— А кто твои отец и мать?

— Холопы были боярина Собакина. Отца, как я сказывал, татары в полон угнали и меня…

— За побег твой из полона и за раденье твое государю жалую тя и родителей твоих вольной волей. Сымаю с вас холопство.

Несмотря на добрые вести с Дикого Поля от царевича Касима, великий князь не отменил совета своего с Юрием и воеводами.

По зову князя Юрия Васильевича собрались в покоях великого князя воеводы: из князей Ряполовских — Семен, прозвищем Хрипун; из князей Патрикеевых — тезка государя, Иван Юрьевич, брат ему двоюродный; князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский; боярин Беззубцев, Константин Александрович; Федор Васильевич Басёнок, Иван Димитриевич Руно и другие из детей боярских, что в Москве в то время случились.

Первым говорил брат государя, князь Юрий Васильевич.

Поведал он подробно, какие перемены в полках учинены. У каждого полка ныне свой воевода, из самых верных и хитрых в ратном деле людей государева двора. Если же при войске сам государь, то он при сторожевом полку, где только отборные воины. На поле же: передовому полку — разведка и первый удар; прочим трем полкам — обходы врага и самый бой; последний удар по врагу от сторожевого полка. Гнать же бегущих всей коннице…

Говорил князь Юрий и о том, какие и как грады усилить, согласно воле государевой, и огненной стрельбой и заставами, и как по Оке весь путь оградить на Москву с Дикого Поля, как все строить, дабы обходы вражьих полков легче делать или держать их на месте, когда и где надобно…

— Государь, — говорил князь Юрий, — яз с воеводами по твоему указанию все исчислил и все нарядил. Токмо надобно пищали, зелье и ядры на места доставить в довольном числе. Да тобе самому глазами своими все узрить, дабы огрешки где не вышло…

Когда начались подробные разговоры о числе воинов, о времени передвижений больших и малых полков, пеших и конных, дворецкий прервал совещание, введя двух вестников от Касима-царевича.

— Живи сто лет, великий государь! — воскликнули татары, простираясь ниц.

— Встаньте и сказывайте, — молвил Иван Васильевич.

— Царевич Касим повестует, — начал вестник постарше. — «Челом бью тобе, государь, и целую руку твою, живи, мой повелитель, множество лет.

Аллах помог Хаджи-Гирею крымскому. Гонит он Ахмата к Сараю. Мыслю, войны сей на год хватит. Селям государю от слуги его…»

Вести эти вызвали общее ликование, и радостный гул молитвенных восклицаний и громких разговоров наполнил покои великого князя.

Иван Васильевич, подозвав дворецкого, приказал угостить вестников, которым сказал:

— Повестуйте царевичу: «Мой селям тобе и всем твоим храбрым воинам, верной страже моей».

Когда вестники вышли, раздались голоса:

— Ныне нам спешить некуда. Отвел господь татар от нас…

Иван Васильевич поморщился.

— Неразумны речи сии, — сказал он, — ибо береженого и бог бережет.

Ныне же, пока татары грызутся, наипаче спешить надобно…

Странное молчание, наставшее после этих слов, удивило государя, и, обведя всех глазами, он спросил глухо:

— Что смущает вас?

— Государь, — начал неуверенно Хрипун-Ряполовский, — в народе да и в полках паки смущение. Да и попы некии о сем бают…

— О чем? — сурово спросил Иван Васильевич. — Опять басни старцев и стариц о конце мира?..

— Истекает седьмая тысяча от сотворения мира, государь. О сем из книг грецких читано попами, — продолжал смелее Семен Хрипун, — а от греков мы ведь и веру Христову приняли.

Все замолчали, подавленные неоспоримостью ссылки на вероучителей, но Иван Васильевич только досадливо усмехнулся.

— Не подобает нам чужеземным разумом жить, — молвил он строго. — Ежели грекам во всем безоглядно верить, то и ересь их папистскую принять мы должны, как еретик Исидор. Церковь же наша, со владыкой Ионой во главе, не токмо ересь сию осудила, но и от патриархов грецких отошла, а господь сокрушил грецкую державу…

— Истинно так, государь, — радостно воскликнул Курицын. — Разумно ты, государь, суеверие сие рассудил и отверг.

— Ты, Федор Василич, как мы кончим совет наш, — продолжал Иван, — поедешь к владыке. Утре пусть после часов ударят в церквах во все колоколы и везде пусть попы поют молебны об избавлении от агарян. Владыка же пусть слово скажет во храме о конце мира, как яз о сем сказывал и как святитель наш Иона нас наставлял. Будем мы у него в соборе со всем двором нашим.

После же молебной скажи, зову его с причтом на обед к собе: избавление от злой рати праздновать…

Государь помолчал и, обратясь к присутствующим, добавил:

— И вам всем челом бью, прошу хлеба и соли у нас утре откушать.

Все встали и низко поклонились великому князю, благодаря за честь и ласку, а воевода Семен Хрипун заявил:

— Прав ты, государь, и разум твой укрепил мне сердце. Ведь и меня духовник мой попутал…

Иван Васильевич весело рассмеялся и воскликнул:

— Так лучше! Господь не забывает нас своей милостью, а мы, носы повеся, грецки сказки сказываем, как старые бабы.

Государь встал, давая знать, что совещание окончено, и все встали пред ним, ожидая, что он еще прикажет.

— Утре мы все пировать будем, — продолжал государь, — а дни через три ты, Юрий, со всем советом своим отъезжай на Оку-реку: в Коломну, Каширу, Серпухов и прочие крепости, дабы все проверить там и нарядить. О сем же подумайте и на Угре-реке и на Москве-реке. Когда же всё нарядите, яз приеду к вам…

Иван Васильевич поклонился всем, отпуская своих советников.

Как только избавилась Русь от грозы татарской, стал великий князь добиваться дружбы крымского хана Хаджи-Гирея. Более года посылает он в Крым подарки через Касима-царевича и ведет переговоры с ханом Гиреем о союзе против хана Ахмата.

— Ежели сие нам господь поможет содеять, — говорит он дьяку Курицыну, — то мы, Федор Василич, и от Польши его оторвем. Сядет тогда Гирей и Казимиру и Ахмату на спину, будут они назад оглядываться. Нам же сие руки развяжет.

— Верно, государь, — согласился Курицын. — Мыслю яз, Гирею-то Ахмат еще грозен, хошь и побил он его. Мы же ему подмога поболе, чем Казимир. У Казимира-то у самого немцы на шее висят…

— Люблю тя слушать, Федор Василич, — ласково усмехнулся государь, — добре разумеешь ты думы мои. Токмо то печалит, что, бают, стар и немощен стал Гирей-то…

Великий князь задумался, прикрыв глаза, но через малое время заговорил снова:

— Сыновей его надобно к собе приручить загодя. А кто из них престол займет, не угадаешь. У них ведь при многоженстве-то сыновей много, и у всех вражда друг с другом.

— Истинно, государь, — молвил Курицын, — надобно нам пока более через Касима-царевича с Крымом ссылаться. Свой своего лучше познает. Касиму Гирей более, чем нам, поверит, а Касим-то больше вызнает у них, чем мы, государь…

— Разумно баишь, — задумчиво произнес Иван Васильевич, — разумно. Бог даст, Москва и Бахчэ- Сарай заедин будут…

Но неспокоен великий князь: беды одна за другой идут на русскую землю. В это тысяча четыреста шестьдесят шестое лето был мор во Пскове и в Новгороде весьма велик и длился с самой пасхи, а униматься начал только с Филиппова заговенья. Да и весна была худая — много вреда принесли поздние морозы: четырнадцатого мая снег выпал глубокий и лежал два дня, а двадцать шестого мая — опять мороз, и снег