Но на воде было чудесно: мы плавали между маленьких островков, которые я так хорошо знаю. И ему очень нравилось, что мы вместе. Здесь тоже жарко, около тридцати градусов, но влажность не такая высокая, как в Филадельфии. Правда, для отца все равно слишком жарко. Я была рада, когда мы вернулись и он оказался в прохладе кондиционера.
Я поговорила с мамой о Нелсе. Она все правильно восприняла, в чем я и не сомневалась. Она не осуждала, ни разу не сказала, что знала, какой он негодяй, с самого начала. Она не стала давать никаких советов, тем более что очевидных советов здесь и быть не может. И я ее знаю — даже если бы я ее спросила, она бы ответила, что решать, как быть дальше, нужно мне самой. Но мне нужно было поговорить с кем-то обо всем этом и почувствовать чью-то любовь — простую и бескорыстную. Я знаю, что ощущение будто если она меня поцелует, то все пройдет — иллюзия. Но так приятно прожить хотя бы пару дней в такой иллюзии.
Я не стала ей рассказывать о «Лагербонде» и о том, что со мной случилось в Гугулету. Это испугает ее насмерть. Это пугает меня насмерть.
Я позвонила Монике — узнать, не можем ли мы повидаться. Она сказала, что Нэнси уехала с детьми в Калифорнию навестить своих родителей, а с Арлин она свяжется и попробует договориться на завтрашний вечер.
Только что вернулась со встречи с подругами. Я немного пьяна и устала, но обязательно должна это записать. Сейчас мне все кажется предельно ясным. Америка, Южная Африка, Нелс и эта африканерская стерва Беатрис. Я знаю, что мне делать. Как я должна поступить с этим негодяем Нелсом. Он думает, что может позволить себе завести Беатрис и забыть обо мне только потому, что мне сорок четыре года. Но я все еще хорошо выгляжу, и я это знаю. Это он старик! А как насчет детей? Что, по его мнению, он сделает с детьми? И как быть с его страной? Он отказывается от родины! Что за чертов трус, проклятый старый чертов трус!
Одиннадцать часов, а я только встала и выпила кофе. Вообще-то это моя третья чашка. Похмелье. Ну и дела! И сколько глупостей я понаписала прошлой ночью. Неужели мне действительно все казалось «предельно ясным»? Если у меня и правда были ответы на все вопросы, то я их совершенно не помню. Абсолютно! Как же грустно, что мир кажется больше понятным, когда ты пьян, чем когда трезв.
Мы отправились в заведение, которое называется «Ти-джи-ай Фрайдиз», в Миннетонке. Там смешивают отличные коктейли. Было здорово увидеться после стольких лет, особенно сначала. Мы подружились с Моникой и Арлин еще в первом классе, а Нэнси присоединилась к нам уже в седьмом. За нами бегали все мальчишки, но мы были умнее их. Мне кажется, они нас боялись. Наверное, нас боялись и учителя, настолько независимо мы держались. Но мы все закончили хорошие колледжи: Моника с Арлин — Сент-Олаф в Миннесоте, я — Софии Смит на востоке, а Нэнси — Беркли на западе.
Один коктейль сменял другой, и наша беседа становилась все бессвязнее и оживленнее. Мы все прошли через проблемы с работой, детьми и мужьями. С мужьями особенно.
Я рассказала им о Нелсе и Беатрис. Вообще-то у меня не было такого намерения, но после всего, что они поведали о своей жизни, я чувствовала, что должна это сделать. Они проявили сочувствие, но все считали, что от мужчин другого ждать не приходится. Я старалась объяснить им, что происходит в Южной Африке, что я по-прежнему противница апартеида и что верю в право чернокожих людей на нормальное человеческое отношение.
Когда мы выходили из ресторана, Моника взяла меня за локоть. «Если ты чувствуешь, что должна остаться там, оставайся, — сказала она. — Пережди все это. Не убегай». Мне кажется, что она имела в виду Южную Африку, а не Нелса. Неужели дело дойдет до такого выбора?
Похоже, я начинаю вспоминать, что думала прошлой ночью. Но теперь, когда я протрезвела, это не кажется мне хорошей идеей. А там… посмотрим.
Через пару часов мы приземлимся в Кейптауне. Над африканским континентом встает солнце, и я счастлива.
Уже очень давно я так себя не чувствовала. Прошлой ночью, думая об этом, я не могла сомкнуть глаз.
Но написать об этом я не могу. Мне бы хотелось — я так привыкла доверять дневнику свои мысли. Я осторожна и скрываю ото всех его существование. Я уверена, что Нелс даже не подозревает, что я веду дневник, не говоря уж о том, что он даже не может себе представить, что в нем написано. Думаю, что Кэролайн и Дорис видели пару раз, как я что-то записываю, но ничего не сказали. Проблема в том, что нельзя быть до конца уверенным, что никто и никогда не прочитает его в будущем. Поэтому писать всю правду нельзя. Мне бы хотелось ничего не скрывать, но я не могу.
Нет сомнений, что, когда я окажусь в «Хондехуке», на меня снова навалятся проблемы с Нелсом, «Кейп дейли мейл» и всем прочим, но сейчас я не хочу об этом думать, вытяну ноги, буду смотреть на восходящее солнце и улыбаться.
16
Швейцарцы в Цюрихе отреагировали на наступление лета: мужчины на Парадплац были в рубашках с пиджаками в руках, а женщины впервые в этом году надели легкие платья. Лучи солнца, проникавшие сквозь витринное стекло кондитерской, грели желтоватое осунувшееся лицо Андриса Виссера. Он потягивал кофе и наблюдал за голубыми трамваями, сновавшими по путям, за которыми возвышались массивные серые каменные строения, в которых размещались штаб-квартиры крупных швейцарских банков. В этом городе не было сверкающих небоскребов: здесь властвовали осторожность и осмотрительность. Он приземлился всего полтора часа назад после долгого полета из Йоханнесбурга, и приступы кашля не позволили ему сомкнуть глаз. Он старался изо всех сил кашлять как можно меньше, чтобы не тревожить других пассажиров бизнес-класса, но по их лицам утром понял, что преуспеть в этом ему не удалось.
Он снова закашлялся.
— С вами все в порядке, Андрис? — спросил его сидевший рядом Дэрк дю Туа, заканчивая доедать свое пирожное. Дэрк, мужчина лет сорока, крепкого телосложения, с рыжей шевелюрой, зачесанной назад, как принято у банкиров, был очень толковым банкиром, возглавлявшим «Юнайтед фармерс бэнк» — третий по величине банк Южной Африки. Его отец, Мартин, покинул пост председателя банка пять лет назад, и никто не расценил назначение его сына главой банка как проявление семейственности. Как, впрочем, и принятие его в члены «Лагербонда» в возрасте тридцати лет и то, что недавно он занял пост казначея вместо своего отца. Учитывая размеры активов «Лагербонда», управление ими требовало большой ответственности, и дю Туа справлялся с этими обязанностями просто великолепно.
Виссер снова закашлялся и покачал головой.
— Кашель курильщика. Мой врач убедил меня бросить курить. Надеюсь, скоро пройдет. Увидим.
Доктор действительно убедил его бросить курить, когда при осмотре в начале недели сообщил ему о раке легких. На следующей неделе он должен был сдать анализы и пройти дополнительное обследование, но в своем диагнозе доктор не сомневался. Рак легких был тяжелым случаем. Шансы на выживание очень низкие, усиленная химио- и радиотерапия, сильные боли. Виссер все еще никак не мог осознать масштаба этого известия. Он никому об этом не говорил, даже жене, и уж тем более — другим членам «Лагербонда». Его мысли постоянно возвращались к неизбежной смерти, к тому, как прожить оставшиеся несколько месяцев и найти в себе силы справиться с болью. Он еще не пришел к окончательным выводам, но начинал
