Он не подал племяннику руки, даже не потрудился придать лицу сколько-нибудь приветливое выражение. Герберт подавил возмущение и коротко ответил:

- Да.

- Каким это ветром, скажи на милость, занесло тебя на Ямайку?

- Если вы получили мое письмо, - а вы его получили, я полагаю, - вы должны были найти в нем ответ на этот вопрос.

- Ах, вот как! - Мистер Воган не ожидал, очевидно, такого решительного и даже дерзкого ответа. - И чем же ты собираешься здесь заняться?

- Понятия не имею, - ответил Герберт с нарочитой небрежностью.

- Есть у тебя профессия?

- К сожалению, никакой.

- Ну, владеешь ты хоть каким-нибудь ремеслом?

- Тоже нет.

- На какие же средства ты рассчитываешь существовать?

- Как-нибудь проживу.

- Попрошайничеством займешься, наверно, как твой отец. Всю свою жизнь он клянчил у меня.

- В этом отношении я ему не уподоблюсь. Вы - последний человек, к которому я обращусь за помощью.

- Ты что-то уж очень заносчив! И это еще в довершение к тому позору, какой ты навлек на меня своим приездом. Ехал, словно нищий, третьим классом! И еще хвастал своим родством со мной, всем разболтал, что ты мой племянник.

- Хвастал родством с вами? - Герберт презрительно рассмеялся. - Вы, очевидно, имеете в виду мой ответ на расспросы этого огородного пугала, которому вы расточаете любезности. Хвастать родством с вами! Знай я тогда, что вы такое, я постыдился бы признаться, что вы мой дядя!

- Ах, вот как! - совсем побагровев от злости, загремел Лофтус Воган. - Вон отсюда! Чтобы ноги твоей в моем доме не было!

- Это вполне совпадает с моими намерениями. Я только хотел перед уходом высказать вам свое мнение о вас.

- Как ты смеешь, дерзкий мальчишка! Как ты смеешь!

Взбешенный юноша уже собирался бросить дяде в лицо самые обидные слова, какие только мог вспомнить, но, взглянув случайно вверх, увидел в окне напротив обворожительное личико юной креолки. Кэт смотрела на отца и кузена. Она слышала весь разговор - об этом свидельствовал ее взволнованный вид. «Он ее отец, - подумал Герберт. - Нет, ради нее я смолчу».

И, не добавив больше ни слова, он вышел из павильона.

- Подожди! - крикнул ему вслед плантатор, несколько огорошенный непредвиденным оборотом дела. - Прежде чем уйти...

Герберт остановился.

- В письме ты писал, что остался без средств. Пусть не говорят, что родственник Лофтуса Вогана вышел из его дома, не получив помощи. Вот, возьми кошелек, в нем двадцать фунтов. Только при одном условии: никому не рассказывай, что здесь произошло. И не болтай, что ты племянник Лофтуса Вогана.

Герберт молча взял протянутый ему кошелек, но через мгновение послышался звон золотых монет о гравий, и кошелек упал на дорожку к ногам Лофтуса Вогана. Смерив изумленного плантатора уничтожающим взглядом, Герберт повернулся на каблуках и, высоко вскинув голову, пошел прочь.

Брошенное ему вслед «Вон!» он оставил без всякого внимания. Возможно, он даже ничего не слышал, ибо выражение его лица явно говорило, что мысли его заняты другим. Он шел, глядя на окно, в котором только что мелькнуло прекрасное лицо. Но жалюзи были опущены, за ними никого не было видно.

Герберт обернулся. Дядя стоял нагнувшись, подбирая рассыпавшиеся по дорожке золотые монеты. Кусты скрывали от него Герберта. Молодой человек уже собирался подойти к окну, чтобы окликнуть кузину, как вдруг услышал, что кто-то совсем рядом, как будто за углом дома, шепотом произнес его имя.

Герберт поспешил на голос. Едва он завернул за угол дома, как в ту же минуту наверху открылось окно и в нем показалась та, кого он искал.

- Ах, кузен, не уходите от нас так! - умоляющим тоном сказала Кэт. - Папа поступил плохо, очень плохо, я знаю. Но он выпил лишнее за обедом. Он не такой уж бессердечный. Кузен, не сердитесь, простите его!

Герберт хотел было ответить, но Кэт снова заговорила:

- Я знаю, у вас нет денег, и вы отказались взять их у папы. Но вы ведь не откажетесь принять помощь от меня? Здесь немного - это все, что у меня есть. Возьмите!

Какой-то блестящий предмет со звоном упал к ногам Герберта. Он увидел, что это шелковый кошелечек. Герберт поднял его. В нем лежала одна золотая монета.

Герберт постоял, раздумывая, готовый, казалось, принять дар, но затем пришел к иному решению.

- Спасибо, - сказал он. И прибавил более сердечно: - Спасибо, кузина Кэт. Вы были добры ко мне, и хотя, может быть, мы никогда больше не встретимся...

- Не говорите этого! - прервала его молодая девушка, умоляюще на него глядя.

- Да, нам едва ли суждено встретиться, - продолжал он. - Ваш дом для меня чужой. Мне остается только покинуть его. Но, где бы я ни был, я не забуду вашей доброты. Как знать, удастся ли мне отплатить вам за нее - чем может быть полезен вам такой бедняк, как я? Но, если вам понадобятся сильная рука и преданное сердце, помните, Кэт Воган, - на свете есть человек, на которого вы можете твердо положиться. Спасибо вам за все!

Оторвав от кошелька голубую ленту, Герберт кинул его вместе с монетой обратно в окно. Затем, прикрепив ленту к пуговице на груди сюртука, он сказал:

- С этой лентой я буду чувствовать себя богаче, чем если бы мне подарили все имение вашего отца. Прощайте, милая кузина, и да благословит вас Бог!

Кэт не успела сказать ни единого слова совета и утешения, как Герберт повернулся и скрылся за углом.

 Пока в доме Вогана разыгрывались только что описанные сцены, еще более волнующие события происходили на плантации Джесюрона.

У работорговца Джекоба Джесюрона, помимо «загона» в укромном месте в бухте, где он держал рабов, предназначавшихся для продажи, имелось большое поместье, в котором он проживал вместе с дочерью. Оно находилось по соседству с сахарными плантациями Горного Приюта и отделялось от них грядой лесистых холмов. Когда-то, до того, как земля оказалась в руках Джесюрона, на ней также были сахарные плантации, но теперь поля, на которых прежде под легким южным ветерком колыхался золотистый сахарный тростник, поросли сорняками. С быстротой, характерной для тропической растительности, здесь в самый непродолжительный срок успели вырасти и огромные деревья сандаловые, хлебные, тыквенные, сейбы. Лишь кое-где сохранились открытые лужайки, но на них ничего не выращивали. Они были покрыты посеянными самой природой дикорастущими цветами: мексиканским маком, ласточкиным цветом, вест- индской вербеной и мелким страстоцветом. Порой среди гущи зелени виднелся кусок ограды, сложенной из камней, не скрепленных ни известью, ни цементом и потому большей частью развалившейся. Руины эти были почти сплошь увиты всевозможными ползучими растениями. И, все собой оплетая, как паутина гигантского паука, буйно разрослась желтая безлистная американская повилика.

Посреди плантации, вновь почти отвоеванной у человека природой, находился «большой дом». В сущности, это было не одно, а несколько строений, скучившихся под общей крышей: самое жилище владельца и бывшие сахароварни. Неподалеку стояли хижины невольников, конюшни, сараи, и все это было