– Проезжайте, лейтенант, на выезде проверят, – отозвался упитанный капрал, едва взглянув на него. – Только дальше поселка ехать не советую.

– А в чем дело?

– С той стороны толпа психов перебежала. Обратно не уходят и нам не сдаются. Пока не перебьем, гарнизон на осадном положении.

Похоже, и здесь начинали твориться странности, но пока никто не понял, что к чему…

По всему было видно, что Форт-Мажор лишь недавно принял освободителей. Городок, облепивший с трех сторон крепость времен конкисты, частично лежал в руинах, а на отдельных уцелевших домах до сих пор висели самодельные плакатики – «Виват Гальмаро!», «Долой директорию!», «Я свой», «У меня ничего нет»… Мирное население, кто во что горазд, демонстрировало лояльное отношение к новой власти, но, судя по обилию патрулей на улицах, власть населению пока не очень-то доверяла.

Хозяин придорожного кафе оказался человеком понимающим, и не стал задавать вопросов, зачем господину офицеру, уважаемому клиенту, понадобилась гражданская одежда. Три бумажки по тысяче песетос и пять эверийских фунтов дали ему повод не только порыться в своем гардеробе, но и подробно рассказать, как добраться до нужного заведения, где можно купить бутылочку настоящего корранского шипучего вина, и сколько может стоить молчание патрульного офицера (а то, знаете ли, здесь, в прифронтовой полосе, с этим, знаете ли, строго…). Приказ команданте номер две тысячи какой-то: солдатам и офицерам Освободительной армии категорически запрещалось в военной форме посещать публичные дома и прочие заведения с сомнительной репутацией, чтобы не наносить ущерба авторитету вооруженных сил и не пятнать честь мундира. С другой стороны, переодеваться в «гражданку», не имея на руках отпускного удостоверения, тоже считалось нарушением дисциплины, но за это полагался выговор, а за пятнание чести – на полгода в штрафную роту, разжалование или, в лучшем случае, пятнадцать суток ареста по месту несения службы.

Документами Вико запасся на все случаи жизни. Правда, разгуливать с гражданским паспортом там, где он уже засветился с офицерским удостоверением, было опасно, но зато гражданские лица имели относительную свободу перемещений через условную линию фронта, если идешь по дороге, не вызываешь подозрений и можешь толково объяснить, кто такой, куда и зачем…

Конечно, можно было перейти на территорию, подконтрольную войскам директории, не прибегая ни к каким ухищрениям – вероятность нарваться где-нибудь в зарослях на дозор была невелика, но рисковать все-таки не стоило. Дозоры с обеих сторон имели приказ стрелять без предупреждения, а документы проверять только у трупов…

– Ну как, лейтенант, нашел, кому предъявить документики? – Голос прозвучал неожиданно и почти у самого уха.

Вико поставил на стойку свой стакан с яблочным соком и медленно оглянулся. Позади него в двух шагах стоял тот самый капрал, который встретился ему у шлагбаума. Капрал успел где-то неслабо набраться, и искал себе собеседника. Чувствовалось, что офицера инженерного корпуса, к тому же, явного резервиста, он и за офицера-то не считает, а вот за это следовало наказывать…

Удар локтем без замаха не заметила ни жертва, ни прочие посетители заведения. Вико с удовольствием отметил, что навыков не утратил, а капрал тем временем со сдавленным стоном начал оседать на пол. Но Вико не дал ему свалиться и помог прислониться к стойке.

– Если захочешь еще раз ко мне обратиться, то постарайся быть повежливей. – «Лейтенант» отвесил капралу еще и подзатыльник. – Или по уставу! Я таких, как ты, при Кондо-ди-Дьеро…

Поступить иначе означало поступить неестественно, а вызывать лишние подозрения не хотелось… Но уже прозвучали ключевые слова «Кондо-ди-Дьеро», и капрал, постарался встать навытяжку перед заслуженным ветераном. Разогнуться ему, правда, не удалось, и он лишь прохрипел:

– Прошу извинить… Это все эти психи. Капитан трогать не приказал, вот я и злюсь.

– Какие еще психи? – «Лейтенант» пока не принял извинений, и это ставило капрала в положение должника.

– Да эти, которые с той стороны. Сдались они час назад. Вот и получается – то клади мешки, то убирай мешки, то рой окопы, то заваливай, а то свалится кто… – Чувствовалось, что капрала понесло, и это было кстати. – Они еще сегодня днем поперли. Мы думали, в атаку пошли, но ребята, которые видели, сказали, что по ним своя же артиллерия жарила. Наши заслоны они обошли, а орава здоровенная, рыл двести, а то и больше, и круговую заняли. Ну, понятно, им чин чином сдаться предложили, перейти на сторону свободы и процветания, а они кричат, что никаким идолам кланяться не будут и баста. Наши-то решили, будто те команданте нашего, Сезара, идолом обзывают, ну и вальнули по ним «листопадом». Может, половину перебили, может, больше, а только они все равно отстреливаются… Ну, дело к ночи, пошел к ним капитан Маркос, никто не посылал, сам вызвался… Думали, конец ему – шлепнут, как только высунется, так нет… Вернулся, и эти все сдались. А в чем дело-то оказалось: в Удоросо сегодня утром приперли какого-то идола и приказали всем, и военным, и гражданским ему кланяться и петь какую-то тарабарщину. Всем листки раздали, чтоб по бумажке, значит… Ну, у них, известное дело, больше наемники воюют, им плевать, что делать, лишь бы платили. Это мы-то тут за свободу и процветание, а они-то за деньги… Армейским там даже дополнительную плату пообещали, но чтоб строго – утром и вечером по полчаса в свободное от военных действий время. А эти, которые к нам свалили, не захотели. Мы, говорят, люди верующие в Единого-Всемогущего, а этот идол поганый – от Лукавого. В общем, тех, кто уцелел, мы пока в крепость определили… Так что, у директории совсем, видать, крыша съехала, что хотят, то и воротят. Я не поверил, но пленные, то есть, перебежчики так и говорят, что идол этот, хоть и железный, а шевелится и глазами лупает, когда ему петь начинают…

Спиртного здесь в открытую не подавали, но у капрала с собой было. Плоскую стальную фляжку с маисовым самогоном он достал из нагрудного кармана и поставил перед собой на стойку. По мере ее опустошения рассказ терял связность, зато обрастал подробностями.

– …еще прошлой ночью к зенитной батарее черная лиса вышла с двумя хвостами и говорит человеческим голосом, дескать, гонится за мной красный беркут, когтями машет, а защитить меня, бедолагу, некому. Спасите, говорит, меня, а я добром за добро отплачу. Бойцы с перепугу палить по ней начали, а она стоит, дрянь такая, хвостами размахивает, и пули сквозь нее летят, как через тень отца Телмаха. Убежала все-таки. Ну, ребята думают, сейчас красный беркут прилетит, спросит, не пробегала ли лися с двумя хвостами… А еще, только тс-с-с, вчера радио заглохло. Командование еще молчит, но все знают, ха! и тоже молчат… А все после того, как над нами аггел-сокрушитель пролетел. Так что теперь уж точно – директории амба. Мне парни с радарной станции сказали. Он сперва то ли три, то ли два ихних истребителя завалил, а потом над Удоросо отбомбился. Так взрывы здесь слыхать было, кто угодно подтвердит. – Он схватил за плечо какого-то пожилого гражданина, который по неосторожности оказался рядом. – Эй, дед, подтверди!