прислушавшись к его ровному тарахтенью, на малых оборотах отчалил от пирса.
При выходе из акватории порта, после того как штормовой мол остался позади, Вайсман взял курс на зюйд-зюйд-вест и вышел в открытое море. Затем, дав «полный вперед» и приставив к глазам ночной бинокль, он увидел на горизонте корабли, которые вплоть до встречи с подводной лодкой должны были сопровождать в открытом море его катер. Вайсман удовлетворенно хмыкнул в штормовку: все шло в точности так, как было предусмотрено Шелленбергом, по его договоренности с представителями военно- морских сил Испании, а точнее, с благословения самого каудильо Баамонде Франсиско Франко!
Слева и справа параллельными курсами его вели два бронированных катера сторожевой охраны, которые с полным набором хода тут же ощетинились поднятыми вверх стволами крупнокалиберных пулеметов и кормовых пушек.
Несколько левее, примерно в десяти кабельтовых от испанского сторожевика, на фоне мартовского неба выделялся, правда не совсем ясными очертаниями, еще и эсминец, набиравший ход прямо по курсу.
Примерно через полчаса хода катер лег в дрейф, что немедленно сделали и сопровождавшие его корабли, и обер-штурмбаннфюрер Вайсман через бинокль ночного видения стал смотреть в морскую даль. Обшарив напряженными глазами весь горизонт, он обнаружил, справа на вест, в волнах Атлантики покачивающуюся в надводном положении японскую субмарину. Всматриваясь в черную гладь безбрежного океана, немецкий резидент опытным глазом отметил, что подводная лодка лежала в дрейфе, но в то же время находилась в строго согласованной точке.
Такого положения судна, Вайсман это знал, можно добиться лишь в результате искуснейшего исполнения дрейфа, с учетом воздействия ветра, волн и течений. Хотя, чтобы удерживать лодку в нужной точке без якоря, на ее борту, наверное, была установлена система динамического позиционирования, которая по сигналам, опущенным в воду на глубину двух гидроакустических буев, определяла отклонение судна в отношении засеченного неподвижно стоящего предмета. Обрабатывая эти данные, подруливающие устройства автоматически давали команду подводной лодке на удержание в заданной точке моря.
Подходя на малых оборотах к подводной лодке., Рихард Вайсман старался держать штурвал прямо к судовому мостику, смутно выделявшемуся на линии горизонта, по сравнению с будто бы притопленным в море остальным корпусом субмарины, Тем временем катера негласного сопровождения, выделенные по распоряжению самого каудильо, как бы веером расходящимися курсами разошлись в стороны и чуть позже пристроились к эсминцу в кильватер.
Перемигнувшись фонариком с подводной лодкой, обер-штурмбаннфюрер стал полукругом заходить с наветренной стороны, чтобы как можно быстрее причалить к субмарине. Ловко брошенный швартов с кошкой на конце чуть было не зацепил штурвал катера, отчего отшатнувшийся резко в сторону Вайсман непроизвольно дал возможность своему судну рыскнуть по курсу. Вскоре спрыгнувшие с подводной лодки матросы вплотную подтянули катер к металлическим сходням судового мостика.
Внезапно появившийся, как из глубины океана, японский офицер быстро спрыгнул на сходни и в сопровождении матроса, подсвечивающего ему дорогу специальным фонариком, направился к штурвалу катера, где его уже поджидал Вайсман.
Обменявшись паролями, а потом и рукопожатиями, при ярком электрическом освещении, они с неподдельным интересом уставились друг на друга. Слегка усмехнувшись, имея в виду столь необычно сложившиеся обстоятельства, Рихард Вайсман тут же сообщил командиру японской подводной лодки капитану 2-го ранга Юкио Коно, что секретные чертежи находятся в полном порядке, то есть в опечатанном виде, и их теперь можно перегружать для дальнейшей транспортировки к месту назначения. Проверив лично еще раз пломбы на каждом из тринадцати ящиков, Юкио Коно, не снимая плаща, сел за стол и написал расписку в получении груза. Принимая этот документ, обер-штурмбаннфюрер вежливым тоном напомнил японцу, что, во избежание возможных недоразумений, подпись необходимо заверить корабельной печатью. Юкио Коно тут же выполнил эту просьбу.
Затем в порядке гостеприимства капитан пригласил Рихарда Вайсмана на подводную лодку — выпить по чашечке подогретого сакэ (в честь встречи таких прекрасных союзников, улыбаясь, сказал он). Но, сославшись на недостаток времени, Вайсман, тоже с подчеркнутой вежливостью, от предложенного угощения отказался. Тогда, испросив разрешения, японец свистком вызвал дежуривших на лодке матросов, которые в одно мгновение перетащили весь груз к себе на борт.
Встреча союзников, однако, на этом не завершилась. Как только матрос, забравший последний ящик, скрылся в двери, обер-штурмбаннфюрер Вайсман сообщил Юкио Коно, где и когда его рейдер будет ожидать японскую субмарину. Загруженный продовольствием, соляром и пресной водой, рейдер ровно через десять суток будет находиться в пункте, который будет представлять собою вершину равностороннего треугольника, находящуюся в пятидесяти морских милях, где одной из сторон этого условного треугольника является географический отрезок между точками оконечностей мысов Доброй Надежды и Игольный.
В несколько торжественном тоне Вайсман добавил также, что все услуги ему, капитану рейдера, уже оплачены, деньги на припасы внесены еще ранее, все остальное не составит труда. На прощание обер- штурмбаннфюрер дважды назвал командиру японской субмарины пароль, необходимый для будущей встречи подводной лодки с рейдером.
Расставаясь, оба щелкнули каблуками и взяли под козырек, после чего японец улыбнулся, давая понять, что он прекрасно понимает, кто таков на самом деле этот дон Родригес — несмотря на его гражданское платье и всю прочую «испанскую» бутафорию. Рихард Вайсман понял, что где-то в чем-то, в какой-то, быть может, незначительной мелочи, он допустил просчет, рассекретил себя. Мысленно попрекнув себя за допущенную оплошность, но стараясь не подать виду, провожая гостя к легкому дюралюминиевому трапу, как ни в чем не бывало, дружески взял его под локоть.
Швартовы обер-штурмбаннфюрер отдал сам, так как в целях все той же маскировки резидент обязан был выступать сразу в трех лицах — матроса, штурвального и капитана судна; затем он малым ходом развернул катер и, ориентируясь по центральному портовому прожектору, лег на обратный курс. Теперь он, как бы сбросивши лишний груз, все более наращивал скорость, мчался к своей приписанной постоянной стоянке у крайне правого пирса порта. Причалив и вновь входя в роль официального лица карантинной службы, дон Родригес спустился в каюту, налил себе полный фужер коньяку и быстро его выпил.
И только теперь, усевшись на полумягком диване, он почувствовал напряжение, которое аккумулировалось в нем за последние сутки. Временами ему казалось, что напряжение это как бы уходило в землю, и в эти минуты наступало состояние какой-то опустошенности, ощущение было такое, что силы полностью оставляли его организм, выходили из него, как воздух из мяча.
Посидев так некоторое время, Вайсман закрыл на замок помещение штурманской рубки, сдал дежурному по пирсу принайтовленные швартовы катера и направился к себе домой.
Обитал он в течение последнего года недалеко от порта в довольно обширном коттедже, построенном в мавританском стиле, с фонтаном в центре небольшого дворика. Правда, фонтан этот был достопримечательностью в чистом виде декоративной, так как воды в нем никогда (но всяком случае, с момента поселения в коттедже дона Родригеса) не бывало: так, наверное, было лучше, скромнее и меньше привлекало внимание посторонних.
Жил в этом коттедже разведчик со своим радистом, носившим имя «сеньора Педро» и исполнявшим на катере должность карантинного врача-ординатора портовой санитарно-эпидемиологической службы. Надо сказать, в коттедже весьма регулярно появлялась их кухарка донья Мария, женщина уже в возрасте, тучная, но с обязанностями своими вполне справлявшаяся. Когда-то, в молодые годы свои, донья Мария была близкой подругой Педро, но со временем интимная сторона их жизни отходила все более на дальний план и наконец сошла на кет.
Дон Педро, он же Петер Фридрих фон Ротенберг, в свое время окончил медицинский факультет Геттингенского университета имени маркграфа Георга Августа. Обладание дипломом заведения столь престижного, основанного еще в первой половине восемнадцатого века, льстило честолюбию этого человека до такой степени, что, несмотря на секретный характер его основной работы, он иногда, за бутылкой любимого им хереса, позволял себе в открытую говорить о своей профессии врача. Весьма немаловажным для дона Педро было и то обстоятельство, что он имел некоторых родственников среди испанской аристократии. Жаль только, что из-за своей чрезмерной приверженности Бахусу он, дон Педро, почти утратил сколько-нибудь существенные с ними связи, что, разумеется, не могло не сказаться на его
