занятые сельским хозяйством, уходили к индейцем либо, будучи захвачены в плен, отказывались вернуться после наступления мира. Дети и женщины просто неумеренно часто принимали индейский образ жизни, с легкостью отбрасывая свои подчиненные роли в обществе белых; но и взрослые мужчины искали и находили новую жизнь среди язычников. Без сомнения, важнейшим мотивом сделанного выбора была работа. В Джеймстауне Джон Смит установил режим трудовой дисциплины, по суровости приближавшийся к условиям в концлагере. В 1613 году некоторые англичане были «назначены к повешению, некоторые к сожжению, некоторые к колесованию, другие к посажению на кол, а другие к расстрелянию». За какие проступки? Историк повествует, что все они «убежали жить к индейцам, но были снова захвачены в плен».

Антропология работы не показывает никакого уменьшения в количестве или улучшения в качестве работы по мере перехода к более сложным обществам. Тенденция скорее обратная. Для мужчин- индейцев в Виргинии, как и для мужчин сан, охота была скорее «спортом», чем трудом, но их жены, судя по всему, работали больше, чем женщины сан, хотя и меньше, чем их белые современницы. С другой стороны, огородники работают даже меньше, чем сан, но некоторые виды деятельности – например, прополка или расчистка новых площадей – более трудоемки. Водораздел, однако, проходит по точке возникновения цивилизации, с ее правительствами, городами и классовым разделением. Крестьяне работают больше, потому что их заставляют – потому что надо платить оброк, налоги и десятины. В дальнейшем рабочий класс платит все это плюс еще и прибавочную стоимость, причем она идет работодателям, заинтересованным в удлинении работы и в ее интенсификации. По словам «Театра Файрсайн», «каждому – работа потруднее, и побольше ее». Посмотрите, сколько недель в год англичанин в разные века должен был тратить на собственное пропитание: в 1495 году – 10; в 1564 году – 20; в 1684 году – 48; в 1726 году – 52. Чем дальше идет прогресс, тем хуже ситуация с работой.

То же самое было с работой в Америке. Общая тенденция XVIII века – превращение труда из сезонного в непрерывный, как для рабов, так и для свободных. Как обычно, технический прогресс ситуацию ухудшает. Например, моряки – нечто вроде авангарда наступающей эпохи наемного труда. В течение XVIII века размеры кораблей и объем вмещаемых грузов сильно увеличились, а работа стала интенсивнее и тяжелей. В ответ моряки стали прибегать к коллективным действиям вплоть до забастовок (это они придумали само слово, «баста» происходит из морского жаргона), потом бунтов и, в конце концов, пиратства – то есть захвата производственных площадей. Пираты упростили иерархию управления, стали выбирать собственных капитанов, заменили зарплату на кооперативную форму собственности и совместное участие в рисках и, поскольку команда пиратского судна была раз в пять больше, чем у торговца, радикально уменьшили рабочий день. Главный мотив – нежелание работать. Для одного из пиратов, «любовь к Питию и Привольной Жизни» были «Побуждения Сильнее, чем Золото». Адмирал, взявший некоторое количество подозреваемых в пиратстве на службу на своем военном корабле, собирался исправить их, «научить их… работе», от которой они «бежали, став Разбойниками». Губернатор Багамских островов говорил: «Что до работы, они ее смертельно ненавидят», а один из жителей подтверждал: «Работа им не по нраву».

Разумеется, следующий поворот колеса, индустриализация, принес больше работы, причем более монотонной, чем все, что до того рабочие испытывали как класс. В индустриальной армии добровольцев не было. Первоначально фабричные работники в Америке, в большинстве случаев даже не были формально свободными: работали женщины и дети, которых послали на фабрику законные властители, мужья и отцы. Фабрики Севера, как и плантации Юга, стояли за, так сказать, труд слуг. Гораздо позже продолжительность труда на время уменьшилась, поскольку профсоюзные организации и разнообразные реформаторы включили сокращение рабочего дня в свою программу. Тот восьмичасовой рабочий день, которым мы по официальной версии теперь пользуемся – это то, за что анархисты Хеймаркета отдали свои жизни в 1886 году. Однако Новый Курс утвердил как закон сорокачасовую рабочую неделю и тем самым похоронил неделю тридцатичасовую, предлагавшуюся тогдашним сенатором ХьюгоБлэком (позднее членом Верховного суда), после чего профсоюзы выкинули сокращение рабочего дня из списка приоритетов. В последние годы рабочие выкинули из своего списка приоритетов профсоюзы. Что посеешь, то и пожнешь.

Несмотря на прогресс технологий, в последние полвека не только не уменьшился рабочий день – увеличилось количество лет, отведенное в нашей жизни на работу. Дело в том, что все больше людей доживает до пенсионного возраста. Что значит, что Система получает от нас больше рабочих лет: средний американец мужского пола работает сейчас на восемь лет больше, чем в 1900 году. В XVIII столетии рабочий, который доживал до этого, заканчивал свои дни в богадельне; в ХХ-м тот, кто дожил, оказывается в доме для престарелых – одинокий, терзаемый медицинской техникой. Прогресс, однако.

Самое неприятное я приберег напоследок: женский труд. В наше время работающие женщины (а сейчас большинство женщин работает по найму, вне дома) находятся в худших условиях, чем когда бы то ни было. Они по-прежнему, как и в доиндустриальные времена, выполняют всю домашнюю работу и к тому же работают за зарплату. Массовое за последние двадцать лет вступление женщин в ряды занятых (работали они всегда, но неоплачиваемый труд, как это ни безумно, за работу не считается) сильно увеличило для них общее рабочее время, а тем самым увеличило среднее рабочее время вообще (никто же не думает, что мужчины стали работать меньше}. Даже если полностью устранить половую дискриминацию – что кажется перспективой весьма отдаленной – уравненные в правах работницы все равно будут нести непропорционально большое бремя «теневой работы», в терминологии Иллича, то есть «неоплачиваемого труда потребителя, который добавляет к стоимости товара столько, сколько нужно, чтобы сделать товар полезным для потребляющей единицы». Законы о гражданских правах не проникают и не могут проникнуть внутрь семьи. Если в истории работы и есть какая-то эволюционная логика, то это логика, по которой на женщин возлагают все более тяжелое трудовое бремя. Феминизм, который не возражает безусловно против работы как таковой, – это не феминизм, а обман.

Мир цивилизации, мир истории – это прежде всего мир работы, объективно и субъективно. Вердикт присяжных о том, что работа субъективно значит для работающих, уже вынесен: она болезненна и ее ненавидят. Объективно она становится все хуже – учитывая все, что теоретически могло бы ее улучшить. С конца XIX века большая часть работы «деквалифицирована», стандартизована, отуплена, разбита на куски, лишена естественных связей, проходит под полицейским контролем и надежна защищена от экспроприации пиратского типа. Чтобы захватить и удержать хотя бы одно рабочее место, рабочим придется захватить их все.

Даже тяжелый труд можно сделать легче, легче переносимым, чем труд на начальство, которым занято большинство из нас. Например, кпелле в Либерии выращивают рис, и это тяжелейший труд, как его не определяй. Но эти «крестьяне эпохи неолита» организуют свой труд способом, о котором организаторы нашего труда не могут и не хотят даже и думать. Любая работа, которую делают кпелле, по определению сопровождается Ли-не, «радостью», или не делается вообще. Работают группами, в сопровождении музыкантов, задающих ритм для мачете и для мотыг. То и дело женщина отбрасывает мотыгу и принимается танцевать, развлекая напарников и расслабляя затекшие от монотонной работы мускулы. После рабочего дня все танцуют и пьют пальмовое вино. Хотя это и не изначальное общество изобилия Салинса, но – в том, что касается работы – это все равно лучше нашего якобы общества изобилия. Антропологи добавляют, что правительство пыталось убедить кпелле перейти от культуры сухого риса к более производительной культуре мокрого риса (с ирригированными рисовыми полями). Они отказываются, но не из врожденного консерватизма – совет тех же специалистов выращивать какао на продажу был принят. Дело в том, что «культивация риса на заливаемых водой полях потребует просто механического труда без жизненно важной добавки песен, танцев и сплетен» – тех игровых элементов, которые из современной работы практически выхолощены.

С концом 80 – началом 90-х рабочий день в Америке, где миллионы не имеют работы, стал длиннее. Современная семья с двумя работающими имеет более низкий уровень жизни, чем семья в 50-е, когда работал только один член семьи. Домашней работы от технологий XX века меньше почти не стало. Исследования времени дают цифру в 56 часов в неделю домашней работы на 1912 год, 60 – в 1918-м, 61-на фермах в 1921 году. В 1931 году домохозяйки с высшим образованием в больших городах работали 48 часов в неделю, а к 1965 году средняя цифра для всех домохозяек была 54 часа, причем те, кто имел высшее образование, работали на 19 минут в день больше тех, кто имел только начальное. В 1977 году не работающие вне дома домохозяйки тратили 50 часов в неделю, а работающие – 35, не считая работы за зарплату; это дает общую цифру в 75 часов, к которой «не приближаются даже потогонные мастерские».

Первобытная производственная жизнь не была ни торопливой, ни грубой – и вовсе не обязательно была короткой. Заметная часть мужчин и женщин сан доживает до шестидесяти лет; демографическая структура у них