цыганкой.
Третий друг. С цыганкой? Да, да, слышал. Я всегда считал Германа за человека очень замечательного. В виду этого мне было бы интересно наблюдать его в данный момент; человек, переживающий семейный кризис, — крайне занимательный феномен.
Друг. Вам это удастся, потому что Герман находится здесь. Но дело не в нем, а в его жене, на которую событие произведет удручающее впечатление. Тем более что, сколько я знаю, она уверена, что Герман вернется скоро.
2-й. А по-моему, что же? Конечно, вернется. Ведь он привык к семейному очагу. Ну, в крайнем случае, привезет с собой цыганку, и выйдет премилое menage en trois[8], только и всего. Оно и современно и пикантно.
3-й. А меня это все совершенно не интересует. Лучше сказать, в этих житейских комбинациях всякий человек волен разбираться, как ему угодно. Я же вижу в этом — лишь необыкновенно интересное эстетическое и психологическое явление.
Друг. Ах, друзья мои, вы оба неправы. Если бы дело шло о самом Германе, — так на здоровье, пусть ухаживает за десятью женщинами зараз. Но здесь замешана семья…
2-й друг. Однако, я не узнаю вас. Такой иронический человек — и вдруг заговорил о семье…
Друг. Когда дело касается моих друзей, должен же я наконец принести им в жертву даже свое миросозерцание. Это — самая обыкновенная история, и нечего смотреть на нее с высоты: просто-напросто человек близкий мне изменяет своей жене, которую я обязан уважать. И потому — мое мнение, что наш священный долг — воспрепятствовать этому во что бы то ни стало.
Третий друг. А мой долг — перед наукой — наблюдать, наблюдать и наблюдать!
Друг. Отлично. Если вы будете наблюдать, это уже отрезвит Германа в достаточной мере.
Второй друг. Присоединяюсь и я. Во имя гражданских обязанностей каждого человека по отношению к своему ближнему…
Друг. Очень хорошо. Я должен довести до вашего сведения, что Герман с цыганкой находятся здесь. И мы прекрасно можем вмешаться в их интимные разговоры…
Второй друг. О, это даже интересно…
Третий. Позвольте. Вы, кажется, сказали, что брак — гражданское установление?
Второй. Да, и сказал с убеждением…
Третий. Вы напрасно упускаете из виду, что это скорей — церковное установление…
Друг. Отложите ваши вечные споры до более удобного случая. Вот они уже идут. Через некоторое время и нам надо будет присоединиться к ним…
Герман. Все эти дни ты мучаешь меня: ты не даешь мне коснуться даже края твоей одежды. Я не был с тобой вдвоем ни одного часа. Только при людях ты смотришь на меня своим неведомым и горящим взором, Фаина, дразнишь случайным прикосновением и ласковым словом.
Фаина. Все это выдумка. Красивые слова.
Герман. Это не выдумка. Я хочу жить и дышать около тебя. Я никогда еще не жил, Фаина.
Фаина. Смешной какой? Так же ты говорил своей жене! Ведь так же? Ведь так же? Ну и еще раз, и еще, — скажешь третьей, четвертой… Ну, играй, на здоровье, с богом!..
Герман. Разве я могу вернуться? У меня нет прошлого. Дом разрушен…
Фаина. Как ты сказал? Дом разрушен. Глупый, глупый. Ты, кажется, сказал грустно: дом разрушен. Ну, погрусти. А у меня никогда не было дома… Х-ха! Дом разрушен — построй новый… все вы любите строить, строить… играете, будто строите…
Герман. Если ты уйдешь, Фаина, я не останусь жить. Буду искать тебя всюду. Не найду — умру. Ты — сама воля, сама даль. Ты беззаконна, как ветер. Как ветер, улетишь, как даль, заманишь, уведешь, погубишь…
Фаина. Зачем ты здесь? Я люблю быть одна. Люблю слушать далекую музыку… И ждать. Нет… Люблю смотреть на людскую гадость. И потом… может быть, кто-нибудь купит меня…
Герман. Что ты говоришь? С таким голосом! С такими глазами!
Фаина. Да, правда. Голос у меня серебряной речкой вьется. А про глаза мне один писатель сказал, что глаза у меня — трагические… Ну что ж? Вот за то и купит… долги заплатит…
Герман
Фаина. Как ты сказал? Х-ха! Что это значит? Что это значит? Да как ты смеешь? Разве я жена тебе? или кому-нибудь? Х-ха! Ступай к своей жене!
Герман. Ты сказала: любовь строга. Я знаю. Я все перенесу от тебя. Только дай мне смотреть на тебя…
Фаина. Вот до чего. доводит игра! Все — игра! Господи, все игра! Дай мне еще вина! Разве о любви можно говорить столько? Что-то есть в тебе, ах! такое мертвое!.. И во всех оно есть… Все вы такие. А я — живая, живая, живая! и никогда не будя твоей… и ничьей… никогда!
Герман. Тебя, Фаина, нужно приручать, как дикого зверя. Ты пьянеешь от воздуха и ветра и долго не можешь опомниться. Понимаешь ли ты, что мне нечего терять? У меня нет больше ничего заветного. Все выжег горячий удар твоего бича! Зачем же ты топчешь нежные цветы моей души? Ты думаешь, мне нужно от тебя то же, что другим? Клянусь, я не знаю, чего мне нужно? Но я связан с тобой навеки. И безумно кружится голова. Боже мой! Как мысли несутся! Как мысли несутся!
Фаина
Герман. Мысли несутся, как птицы. Удержи. Мне надо, чтобы один миг было тихо. Правду все-таки сказал мне друг: нигде нет тишины. Но ты можешь одним словом удержать мысли. Недаром про тебя говорили, что ты обращаешь вспять корабли…
Фаина. Кто говорил?
Герман. Один монах.
Фаина. Монах? Я помню: на том берегу стоял монастырь. Как было хорошо. Ждала. Все ночи напролет. Что же он — знает меня?
Герман. Знает. Он послал меня к тебе.
Фаина. Я видела иноков. Они все такие строгие, бледные, серьезные… как ты.
Герман. Ну вот. Стало тихо. Стало дивно, Фаина. Буря твоя улеглась. И посмотри: в бокале играет искристое вино. О, как я долго ждал тебя! Всю жизнь. — К нам идут.
Друг. Надеюсь, Герман, вы познакомите нас со своей дамой.
Герман. Что вам угодно?
Второй друг. Какой приятный вечер. А давно ли вы занимаетесь вашим искусством?
Третий друг. У вас, Герман, преинтересное сейчас лицо: напряженное и вдохновенное. Вероятно, у вас в данную минуту сильно действует воображение…