жестокого, доказало нам, что в военном отношении мы не в состоянии победить огромную объединенную мощь союзников.

Единственное, что заставляло нас еще упорнее сражаться, было понимание того, что наш советский враг, если вторгнется в наше Отечество, не проявит никакой приверженности к неписаным законам гуманности и человечности. Другим результатом покушения на жизнь фюрера стало (и это нельзя отрицать) то, что, несмотря на все усилия по его оправданию, Гитлер, когда-то идол миллионов, стал в глазах многих не чем иным, как диктатором в коричневом, способным принять любые жестокие, садистские меры против своих политических противников. Среди его жертв оказались и наши собственные полевые командиры, кому мы доверили свои жизни и которые управляли нашей судьбой. В глазах солдат аура Гитлера была уничтожена. Взрывчатка, подложенная полковником графом фон Штауфенбергом, не убила диктатора, но подорвала, если не уничтожила, то обожествление, которое так тщательно насаждалось и взращивалось властями в нашей молодежи.

Некоторое время существовал институт политических офицеров из национал-социалистов, приданных к военным частям. В предыдущие годы и месяцы в солдатской среде на фронте их воспринимали всерьез. Поначалу это были обычно опытные, надежные ветераны войны, которые из-за тяжелых ранений уже не были способны физически служить в войсках. Однако, когда военная фортуна стала отворачиваться от нас, нам стало очевидно, что они все больше и больше становятся похожими на своих коллег в Красной армии, и солдаты стали звать их между собой «политруками».

После покушения 20 июля была изменена форма военного приветствия. Отныне было запрещено общепризнанное традиционное приветствие: поднесение руки к козырьку фуражки или ободку стального шлема. Самый высокий по званию в нашей стране рейхсмаршал Герман Геринг счел более подходящим для проявления верности вермахта правящей системе приветствие нацистской партии. Это партийный салют, то есть вскидывание вперед правой вытянутой руки, воспринимался с недовольством и презрением солдатами, уважавшими военные традиции, и этот приказ был воспринят как оскорбление теми, кто ценил высокие стандарты и характер. И действительно, в глазах солдат обязательное использование этого приветствия служило для того, чтобы объединить их с теми экзальтированными членами партии, развившими в себе таланты отсидеться в военное время дома, и такой салют олицетворял тех, к кому сейчас испытывалось такое презрение. Даже до появления этого приказа в военной среде такое приветствие считалось смешным и непрактичным. После приказа нередко можно было видеть, как целые роты несли котелки в правой руке, чтобы избежать вынужденной демонстрации своей «верности партии».

Наши тревоги по поводу события покушения в связи с обстановкой на фронте были недолгими. Рядовой солдат на фронте был настолько погружен в проблемы собственного выживания, что у него оставалось мало времени на размышления над последствиями покушения. В более поздние годы в кругу друзей мы рассказывали друг другу, что ни у одного из нас не пролилась слеза по этому поводу. Всякие симпатии к политиканам, несмотря на ситуацию, иссякли за годы лишений и страданий на фронте и в бесконечные годы и месяцы плена, который за ним последовал. Однако прежде всего мы были связаны клятвой, которую мы дали как солдаты Германии; мы клялись с оружием в руках защищать свою страну даже ценой своих жизней. И даже смена командования или политики не могла освободить нас от этой клятвы. Покушение вовсе не обязательно считалось солдатом актом предательства, поскольку в естественном течении событий на фронте мы стали отождествлять нашу верность с самими собой, и тем самым проводили различие между вооруженными силами и коричневорубашечным руководством в Берлине.

Пятнадцать лет спустя мне стала известна история смерти нашего генерала, который, по моему мнению, был исключительно смелым и талантливым командиром дивизии, прекрасным офицером и незабываемым руководителем в воспоминаниях тех, кто знал его и служил у него. Описание того, что с ним произошло, было любезно предоставлено мне его сыном и вдовой, которые получили эту информацию в письме от доктора Шарлотты Поммер из государственной клиники в Берлине.

Генерал прятался в доме одного архитектора в Берлине – поступок, за который и этот человек, и его жена поплатились жизнью. Правительство рейха объявило награду 500 000 рейхсмарок за информацию, которая позволила бы его поймать, и гестапо устремилось за ним в погоню.

Как говорит бывшая медсестра германского Красного Креста Гертруда Люкс, генерал Линдеман был ранен выстрелом одного из сотрудников гестапо, который доставил его в государственный полицейский госпиталь по адресу: Берлин, СЗ 40, Шарнхорстштрассе, 3 сентября 1944 г. Этот гестаповец носил кольцо с инициалами А.Т. или Т.А. Ей сказали, что эти работники службы безопасности, выполняя обязанности под руководством советника криминальной полиции Зарде, вошли в дом на Рейхсканцлерплац, где прятался генерал Линдеман. После их прибытия генералу удалось запереться в комнате на верхнем этаже, а потом он попытался выбраться из окна на крышу. Гестаповец сумел выбить часть досок двери, и он успел сделать два выстрела в фигуру, пытавшуюся выбраться через окно. И тут генерал, очевидно, рухнул, и, когда гестаповец спросил его, ранен ли он, Линдеман ответил:

– Да, полагаю, дважды.

В 14.30 генерала доставили в госпиталь с пулевым ранением в брюшную полость и в мякоть. Персоналу госпиталя было поручено заняться лечением ран, которые он получил в ходе ареста, а обслуживание пациента было строго засекречено с вытекающими последствиями. Пока шли приготовления к обработке ран, полученных им при аресте, его посадили на табурет, а потом поместили на операционный стол, к которому привязали его правую руку. Он попросил было перевязать ему эту руку, но ему объяснили, что это обычная мера предосторожности, принимаемая перед хирургической операцией. Затем было внутривенно введено анестезирующее средство, и, впав в бессознательное состояние, генерал громко произнес:

– Я – генерал Линдеман… Я не виновен… Я умираю за Германию!!! Пожалуйста, передайте моей жене.

При операции, длившейся 1 час 40 минут, выяснилось, что толстая кишка была прострелена дважды, а это привело к заражению, которое стало причиной воспаления внутренних органов. Также было уделено внимание ранению в мякоти верхней части бедра. После операции его поместили в палату 116 хирургического отделения, возле которой для охраны постоянно находились два гестаповца. Пока он все еще был под наркозом, обе его руки были привязаны к краям кровати. Было договорено, что следствие будет проведено, когда его состояние это позволит и у него хватит сил, чтобы выдержать допрос.

На следующий день состояние пациента значительно улучшилось. Ночная сестра Гертруда Люкс объяснила сотрудникам СД, что, пока руки больного будут привязаны, ему нельзя обеспечить подобающий уход, и ей удалось убедить их освободить узлы на время утреннего и вечернего умывания, которое длилось примерно полтора часа.

4 сентября была сделана попытка через фрау Александру Ролофф и доктора Марию Даален известить родственников о состоянии пациента. 5 сентября с его запястий были сняты узы, и при послеоперационном осмотре выяснилось, что начался перитонит, из-за чего не рекомендовалось устраивать какой-либо немедленный допрос. Невзирая на тяжесть его раны, кровообращение и кровяное давление оставались сравнительно приемлемыми.

Во время многочисленных предупреждений о воздушной тревоге, которые досаждали Берлину в тот период, его перевели из палаты в операционный бункер, и он обратил внимание, что сотрудник СД изо всех сил и всегда старается поместить его в самое безопасное место, возможно, ради как безопасности персонала СД, так и безопасности самого генерала. Как-то раз, когда охранник из СД, чтобы немного отдохнуть, на минуту оставил его на попечение медсестры, генерал Линдеман спросил ее:

– Сестра Гертруда, каково положение на фронте? Ввиду недавних событий сестра не знала, как ей ответить на этот тонкий вопрос, и, колеблясь, спросила:

– А разве вы не знаете, что случилось с вами?

– Конечно, знаю, но это не важно, потому что умирает так много людей, – ответил он. В другом случае он поблагодарил ее за заботу о нем и упомянул, что у него два сына на фронте.

Местный перитонит перерос в общее заражение брюшной полости, и состояние генерала стало ухудшаться. 11 сентября было назначено переливание крови. В полдень того же дня сотрудникам гестапо кто-то позвонил и предупредил, что, возможно, разрабатывается план освобождения генерала. В течение нескольких последующих дней работники СД спали, положив рядом с собой на ночной столик заряженные пистолеты.