Иван Павлович и ещё один товарищ - не помню его имени - спрятались за оконными занавесями в комнате, где заседал штаб, и подслушали там очень много серьёзных вещей. Например, они слышали приказ: ночью же привезти в Петроград гатчинских юнкеров, и приказ казакам к утру быть готовыми к действиям… Все главные пункты города должны были быть заняты ещё до рассвета. После этого штабные собирались развести мосты. Но, когда они стали говорить, что надо окружить Смольный, тогда Иван Павлович не выдержал. В это время входило и выходило очень много народу, так что ему удалось выскользнуть из комнаты и пробраться в дежурную, а подслушивать остался другой товарищ.

Я уже подозревал, что тут что-то замышляется. К штабу всё время подъезжали автомобили с офицерами, тут же были и все министры. Иван Павлович рассказал мне всё, что слышал. Было половина третьего утра… С нами был секретарь полкового комитета. Мы всё рассказали ему и спросили, что делать.

“Арестовывать всех входящих и выходящих”, - ответил он нам. Так мы и сделали. Через час мы уже поймали несколько офицеров и двоих министров и отправили их прямо в Смольный. Но Военно- революционный комитет ещё не был готов: он не знал, что делать, и скоро оттуда пришёл приказ всех отпустить и больше никого не задерживать. Мы бросились в Смольный - всю дорогу бегом. Пока мы им втолковали, что война уже началась, прошло, я думаю, не меньше часу. Мы вернулись в штаб только к пяти часам, а за это время почти все арестованные уже разошлись. Но кое-кого мы всё-таки удержали, а весь гарнизон был уже на ходу…»

Красногвардеец с Васильевского острова очень подробно рассказал, как прошёл великий день восстания в его районе. «У нас не было ни одного пулемёта, - говорил он, улыбаясь, - и из Смольного тоже никак не могли получить. Товарищ Залкинд, член районной управы, вспомнил, что у них в управе, в зале заседаний, стоит пулемёт, отобранный у немцев. Мы с ним прихватили ещё одного товарища и пошли туда. Там заседали меньшевики и эсеры. Ну, ладно, открыли мы дверь и пошли прямо на них, а они сидят себе за столом - их человек двенадцать-пятнадцать, а нас трое. Увидели они нас - сразу все замолчали, только смотрят. Мы прямо прошли через комнату и разобрали пулемёт. Товарищ Залкинд взвалил на плечо одну часть, я другую, и пошли… И никто нам ни слова не сказал!»

«А знаете, как был взят Зимний дворец? - спросил какой-то матрос. - Часов в одиннадцать мы увидели, что со стороны Невы не осталось ни одного юнкера. Тогда мы ворвались в двери и полезли вверх по лестницам, кто в одиночку, а кто маленькими группами. На верхней площадке юнкера задерживали всех и отнимали винтовки. Но наши ребята всё подходили да подходили, пока нас не стало больше. Тогда мы кинулись на юнкеров и отобрали винтовки у них…»

Тут вошёл комендант - весёлый молодой унтер-офицер с рукой на перевязи. Под глазами у него были глубокие крути от бессонницы. Он поглядел на арестованного, который сразу начал объясняться.

«Да, да, - прервал он его речь. - Вы член того комитета, который в среду отказался сдать нам штаб. Впрочем, вы нам не нужны, гражданин. Примите извинения…» Он открыл дверь и движением руки показал графу Толстому, что он свободен. Некоторые из присутствующих, особенно красногвардейцы, слабо запротестовали, а матрос с торжеством заявил: «Вот!… А я что говорил?»

К коменданту обратились двое солдат. Они протестовали от имени крепостного гарнизона. «Заключённые, - говорили они, - получают тот же паёк, что и стража, а между тем досыта никому не хватает. С какой нам стати нежничать с контрреволюционерами?»

«Товарищи, мы революционеры, а не разбойники», - ответил им комендант. Он повернулся к нам. Мы сказали ему, что по городу ходят слухи, будто бы арестованные юнкера подвергаются пыткам, а министры находятся в смертельной опасности. Не будет ли нам разрешено навестить заключённых, чтобы потом иметь возможность заявить всему миру…

«Нет! - сердито ответил молодой солдат. - Больше я не могу беспокоить заключённых. Мне только что уже пришлось разбудить их, так они думали, что их сейчас всех перебьют… Впрочем, ведь большинство юнкеров уже выпущено, а остальные будут освобождены завтра». И он резко отвернулся.

«В таком случае, нельзя ли нам поговорить с думской комиссией?»

Комендант, наливавший себе в этот момент стакан чаю, кивнул головой. «Они ещё там, в зале», - сказал он небрежно.

И в самом деле, они стояли тут же, за дверями, в слабом свете керосиновой лампы и возбуждённо говорили о чём-то, окружая городского голову.

«Господин городской голова, - сказал я. - Мы американские корреспонденты. Не будете ли вы любезны официально сообщить нам результаты вашего расследования?…»

Он повернул ко мне свое исполненное глубокого достоинства лицо.

«Во всех этих сообщениях нет ни малейшей доли истины, - медленно сказал он. - За исключением тех инцидентов, которые имели место во время доставки министров сюда, с ними всё время обращаются как нельзя лучше. Что до юнкеров, то ни одному из них не нанесено ни малейшего ранения…»

По Невскому сквозь ночную тишину и мрак шли бесконечные и молчаливые колонны солдат, шли на бой с Керенским. По тёмным боковым улицам шныряли во все стороны автомобили с погашенными фонарями; на Фонтанке, 6, в штаб-квартире Совета крестьянских депутатов, в некоторых квартирах огромного дома на Невском и в Инженерном замке шла активная тайная работа. Городская дума была освещена снизу доверху…

А в Смольном институте работал Военно-революционный комитет, и искры летели от него, как от перегруженной током динамо-машины…