похоже и так комично, что сначала невольно улыбнулся танцующий, а потом рассмеялся во весь голос.

— Кто ты? — отсмеявшись спросил Танцующий.

— Я шут, — ответил горбун и нахлобучил на голову шутовской колпак, — И не видать мне больше своего колпака, если ты не первый, кто так веселится, увидев, что стал в чьих-то глазах посмешищем! Конечно, смеялись и другие, те, у которых хватало ума не бросать в меня камнями. Но искренности в их смехе было не больше, чем воды в этих самых камнях. Кто ты, умеющий смеяться над собой?

— Сам я называю себя Танцующим.

— В один день мне повезло дважды! — воскликнул шут. — Я удивился и встретился с пророком! Редко выпадает такое везение на мою шутовскую голову! Ведь больше всего я люблю высмеивать пророков и героев. Они дорожат своей репутацией больше, чем своей мудростью и своими подвигами!

— А много ты встречал пророков и героев, шут? — спросил Танцующий.

— Достаточно для того, чтобы понять — лучше держаться подальше от тех и других, если хочешь сохранить то, на что надевается колпак.

— Но ведь любишь ты высмеивать их?

— Потому-то я всего лишь шут, а не пророк!

— А если бы мое сердце знало зависть, я бы сказал: жаль, что я всего лишь пророк, а не шут!

— Признаюсь, — сказал шут, — что удалось тебе огорошить того, кто сам привык огорошивать! Почему же пророк хочет стать шутом?

— Я спою тебе веселую песнь о Танцующем и его истине. Ибо хоть называюсь я Танцующим, потому что легки мои ноги, иногда недостаточно быстры они, чтобы поспеть за моим весельем.

Слушай, шут. И можешь положить эту песнь в свой колпак. Только смотри, как бы тебе не быть околпаченным ею!

Вы говорите, что истина должна быть основательной и крепкой, как каменные идолы, которыми вы любите украшать свои святилища. Но такой груз под силу только вьючному мулу!

Моя же истина хочет быть легким мотыльком, чтобы порхать с цветка на цветок и питаться нектаром любящих и ясных сердец.

Истина моя тонка и легконога. И больше по нраву ей бродить в одиночестве по светлым рощам и берегам прозрачных озер, чем томиться в мрачных храмах.

Своевольна она. И если показалось ей, что уши жаждущего познать ее, недостаточно тонки и чутки, с веселым смехом ускользнет она от него. Да еще и покажет на прощание язык.

Шаловлива она. И любит дергать за нос тех, кто больше всего на свете боится остаться с носом.

Почувствовать ее легче, чем понять. А понять легче, чем затвердить наизусть. И уж вовсе невозможно ее запихнуть в книги — выскальзывает она из неуклюжих пальцев писцов. Что ей делать на пожелтевших страницах! Она любит петь и танцевать на светлых лесных полянах и в душах тех, кто понимает толк в музыке.

Любит она плести венки из цветов и возлагать на головы одиноких, которые слишком тихи для того, чтобы говорить о своем одиночестве. Но не терпит она терновых венцов. Вот что ей по-настоящему противно — чтобы за нее страдали. Утешать страдающих может она, но не быть причиной мучения. Радость желает она нести людям. И хочет, чтобы ее называли добрым вестником.

Но мой добрый вестник часто сеет переполох, среди сеятелей и возделывателей чертополоха.

И даже Танцующему грозит она пальчиком, когда он становится слишком задумчив и обращает взор свой к жестким колючкам.

Любит она свет солнца и полночных звезд. И даже светлячки радуют ее. Да и сама она похожа на маленького светлячка. Рад я, что не похожа она мохнатого паука, в паутине которого бьется столько умов, случайно зашедших полакомится приторными мыслями.

Нет, поистине, не променял бы я свою истину на какую-нибудь другую. Мне с ней легко и хорошо. От этого и танцы мои легки.

Истина моя подруга и сестра моя, но никак не хозяйка. Сам себе хозяин Танцующий.

И не пророк Танцующий. Он лишь указатель на распутье. Путь он указывает к обители истины своей, где она живет беззаботно и радостно. И пьет родниковую воду из лепестков роз. И наслаждается пением сверчков. И шепчется о чем-то своем с предрассветными звездами.

А тот, кто захочет поговорить с ней по душам, должен еще понравится ей, ибо не будет она каждому открывать свои тайны.

Так пел Танцующий на поляне, залитой лучами полуденного солнца.

— Хороша твоя истина, Танцующий, — сказал шут. — И пришлась бы она мне по душе, взбреди мне в голову открыть свои уши для истины. Но стар я для новых истин. А уши мои и так заняты важным делом.

— Каким же? — спросил Танцующий.

— Они держат мой колпак! — крикнул шут и покатился со смеху.

— Что ж, каждому свое. Но сдается мне, нашел ты свою истину, шут. И она в твоем колпаке. Не пророк Танцующий, чтобы обращать тебя в свою истину. Сам он время от времени не прочь примерять шутовской колпак. Но хорошим шутом хочет быть он. Ибо шут вытворяет смешные вещи. Но хороший шут делает все вещи смешными.

К радости и веселью стремится мой дух. А кто умеет лучше смеяться и радоваться, чем хороший шут?! Смех делает истину легкой. А радость помогает переварить ее. Поэтому и стремлюсь я к радости и веселью.

А если истина слишком тяжела и слишком серьезна, то оставит ее Танцующий тем, у кого желудок крепкий, как у мула.

Однажды Танцующий со своими ближайшими учениками сидел вечером на лесной поляне. Они пили молодое вино, ели кукурузные лепешки с медом и весело смеялись, давая отдых своим сердцам.

И вдруг посреди веселья Танцующий замолчал. Он смотрел на костер, вокруг которого летали три ночные бабочки. Одна из них порхала вдалеке от огня, и не собиралась приближаться к пламени. Вторая подлетела чуть ближе, но почувствовав жар повернула обратно. Третья же смело ринулась прямо в пламя костра и исчезла в красных языках.

Танцующий вышел из глубокой задумчивости и сказал своим ученикам:

— Друзья мои сейчас станцую я вам маленькую истину. Впрочем, маленькой она будет только для слабых духом и лживых сердцем. Ибо для стремящихся к знанию не существует мелких истин. Мелкие истины выдумка мелких разумом. И даже в утверждении, что белое — это белое, жаждущий найдет глубокий смысл. Но ленивые духом пройдут мимо, в поисках пустых умствований. Смотрите же, друзья мои, на мой танец маленькой истины.

Три бабочки порхали вокруг огня. Одна увидела пламя и сказала своим подругам: «Я познала огонь — он светит. В этом его суть и предназначение. В этом его польза нам. Он безопасен и добр. Я полюбила огонь, а он наверняка любит меня». Вторая бабочка подлетела ближе к пламени. Жар опалил ее крылья, и она поспешила отлететь от него подальше. И сказала она своим подругам: «Я познала огонь — он обжигает. Его любовь — причинять боль тем, кто слишком приближается к нему. Огонь — это зло и боль, сестры. Держитесь от него подальше, если хотите сохранить пыльцу на своих крыльях».

Но третья бабочка, ведомая жаждой познания, бросилась прямо в пламя и растворилась в нем. Она не вернулась обратно, уйдя в другой мир с тайным знанием в сердце.

Мудрые не раз рассказывали о трех бабочках, братья по оружию. Но истина их была истиной первой бабочки. «Знающий не говорит, говорящий не знает» — вот их мудрость. Смерть бабочки научила их лишь тому, что обладающий знанием должен молчать. И только лишь потому, что говорить о нем непосвященным бессмысленно.

Скупостью духа, называю я эту истину, братья. Чужая смерть учит их лишь молчанию. Вас же пускай научит она мужеству преследовать истину даже за чертой. Только мужественный может обратить свою смерть в победу. Так будьте же мужественны, братья по оружию. Знающий не говорит, говорящий не знает — мудрость погонщиков верблюдов. Вашей же мудростью пусть будет — знающий всегда по ту сторону мира.

В огонь бросайтесь, друзья мои, если увидите в нем отблески истины. И пусть жажда знания укрепит