спускали флаг и брам-реи, затем барабаны били на молитву, затем дробь — и конец церемонии. До вечерней зари, обыкновенно, было много посетителей и посетительниц, которых офицеры занимали, водя по фрегату, рассказывая и объясняя значение разных морских предметов. Государя видели почти каждый день. Перед дворцом, к самому берегу реки, были цветники и большие кусты сирени, белой и голубой. Иногда он появлялся в этом цветнике или один, или с Императрицей. Конечно, мы смотрели на них из кают-компании, потому что быть в это время наверху было не совсем ловко, но вахтенный офицер находился наверху.

Позади дворца был большой тенистый сад, где собственно Государь и прогуливался. Однажды я проходил садом, и в одной из аллей вдруг встречаю Государя. Я остановился, повернул шляпу по форме, потому что обыкновенно носили ее с поля, и приложил руку. Взглянув на меня со своей очаровательной улыбкой, он сказал: 'Беляев?' — 'Точно так, Ваше Величество', и, поклонившись, прошел далее. Я был в полном восторге. Государь был любим до энтузиазма вообще всею гвардиею, и каждый, к кому он обращался с каким-нибудь милостивым словом, считал себя счастливым.

Когда двор переезжал в Царское Село, всегда переезжал и князь Долгоруков, как шталмейстер, с семейством, в числе которого были и мои сестры.

В это время приехала и другая моя сестра, по желанию княгини. Князь с семейством занимал один из китайских придворных домиков, расположенных в чудном Царскосельском саду, среди благоуханных цветников, которыми так богато это истинно царское село. Посещения избранного общества были ежедневны, как и в городе, только здесь они принимали характер простоты и бесцеремонности, что делало эту загородную жизнь очень приятною. Обедали обыкновенно на террасе; по вечерам много гуляли, посещали царскую ферму и сыроварню.

С появлением как-то в этих аллеях соловья Государь ходил однажды слушать его пение, и затем прогулки к этому месту были любимыми прогулками придворных.

В другом китайском домике, возле домика князя Долгорукова, жил наш историк Н.М. Карамзин, которого мне случалось видеть у князя и в его садике, работавшего лопатой или заступом. При каждом китайском домике был особенный садик. По аллеям часто видны были придворные долгушки, наполненные дамами и кавалерами, а также часто встречались щегольские кавалькады.

По вечерам княгиня с сестрою пели, а иногда, когда бывал кто-нибудь из певцов, пели трио. Тогда же в Царском Селе посещал дом князя генерал Бороздин, которого часто просили петь, но он пел большею частью тогдашние военные песни, и у меня до сих пор остались в памяти слова и музыка одной песни:

Таков был характер того времени, его недавней славы и его песен! Русский солдат после 1812 года был уверен, что русскому Царю все народы подвластны, только еще один англичанин не покорился. Пожалуй, в этом есть частичка китайского, но нашему солдату после Альп, Бородина, Парижа и множества битв было извинительно такое самообольщение.

Так прошло первое с выпуска лето, на яхтах в Царском Селе, куда я отпрашивался часто на короткое время.

Осенью я подал прошение в первый мой отпуск и получил его.

Прибывши в отпуск, я увиделся с матерью и сестрами чрез 8 лет разлуки. Первое свидание произошло в соседнем селе Васильевка. Какое слово может выразить ту радость, то счастие, которым переполняется, так сказать, сердце при свидании с милыми сердцу после продолжительной разлуки! И там и тут слезы; там печали, здесь радости. Какая разница между этими двумя явлениями в природе человека! Слезы печали, слезы радости! Кто разгадает, где сокровен этот источник, изливающий в одно время горькое, в другое сладкое? В природе источники не переменяют своего свойства, а здесь, напротив, сердце удручено, сжато скорбью и вот изливается источник горький; оно расширено, возбуждено радостью и опять изливает источник слез радости; слезы все те же, но какая страшная разница между ощущениями, их производящими! Но есть слезы не столь благородные, как слезы радости и горя. Есть слезы бессильной злости, слезы лицемерия, лукавства, своенравия, и эти изливаются различными движениями и ощущениями души — и это все из одного и того же источника. Сколько же ощущений в душе человека? Кто определит число их, объем этого чудного внутреннего мира? Неоспоримо, что он неизмерим, а между тем помещается всецело в этом маленьком организме, называемом человеком, и, несмотря на эти и другие бесчисленные психические явления, столь же чудесные, есть люди, не признающие души, а безумно приписывающие безразумной материи весь этот необъятный по разуму, по чувствам, по ощущениям и соображениям мир!

С приездом моим совпадала помолвка моей сестры с полковым адъютантом конноегерского короля Виртембергского полка поручиком Ж., который был страстно в нее влюблен. Я ничего не знал из писем об этом сватовстве и о чувствах сестры, и потому был очень счастлив этою случайностью. Помолвка происходила в доме Василия Алексеевича Недоброво. Наши семейства еще при жизни моего отца были дружески связаны между собою. Покойный мой отец был очень дружен как с Василием Алексеевичем, так и с его женой Варварою Александровною, дамой замечательной по уму и красоте. Она была черкесского княжеского рода, привезена с Кавказа, и принята Императрицею Мариею Феодоровною в Смольный монастырь и выдана ею за командира Семеновского полка генерала Недоброво, любимца Императора Павла, которому он оставался верен до конца и за каковую верность Император Александр Павлович очень уважал его. Император Павел при отставке подарил ему 1000 душ в Тамбовской губернии Кирсановского уезда; и как он до катастрофы, которую подозревал, вышел в отставку, то и поселился в своем имении. В имении у него был большой барский дом, огромный сад, прекрасная каменная церковь, знаменитый конский завод и множество различных флигелей и других помещений, так что Васильевка представляла истинную барскую усадьбу. Он был отличный хозяин, мастерски устроил имение и получал огромный доход. Его дом был как полная чаша. Дом этот был всем богат: он был богат и капиталом, гостеприимством самым радушным, богат самым роскошным столом, богат всеми возможными удовольствиями и развлечениями и богат красавицами дочерьми и их милым очаровательным обращением, — словом, этот дом был вместилищем полного счастия.

Ранняя кончина, при родах, последней красавицы дочери поразила это семейство и всех близких к нему, в том числе и наше семейство, глубокою скорбию. Незадолго до своей смерти, она принимала живое участие в нашем несчастии, когда мы лишились отца, не думая, конечно, что и она скоро последует за ним. Но, по миновании дней печали, которая, к счастью людей, здесь не пребывает вечно, жизнь семейства потекла своим обычным течением. Дети воспитывались дома, при них были учителя и гувернантки и все они получили прекрасное воспитание и образование. Младшая моя сестра, ровесница меньшой сестре Варваре Васильевне, также воспитывалась с нами. Старшие сыновья были отданы в Петербург к иезуитам, где тогда воспитывались многие из детей знатных и богатых домов.