в ее сознании, но пробудился лишь сейчас, во весь голос заявляя о себе.

Ленита не могла пошевелиться, она была пленена, зачарована. Она ощущала себя слабой и упоенно осознавала свою слабость. Ее обуревало стремление к неведомому – неясное, смутное, но настойчивое и острое. Ей представлялось, какое беспредельное наслаждение она бы получила, если бы этот боец бросился на нее, растоптал, избил, разорвал бы ее на кусочки. У нее возникло страстное желание впиться поцелуями в отлитую в бронзе мужскую плоть. Ей хотелось обнять ее и раствориться в ней.

Она залилась краской до корней волос – за один миг, словно в каком-то внезапном озарении, она узнала о самой себе больше, чем за долгие годы изучения физиологии. Ей стало ясно, что она, в общем-то неординарная женщина, несмотря на свой могучий интеллект и на все свои познания, оставалась в каком-то смысле обыкновенной самкой. И то, что она ощущала, было не что иное, как вожделение, органическая потребность в самце.

Ее охватили глубокое уныние и непреодолимое отвращение к самой себе. Развивать ум с младых ногтей, денно и нощно, ежечасно овладевать разнообразнейшими знаниями, приучать мозг неустанно подвергать тщательнейшему анализу труднейшие задачи по высшей математике – и внезапно низвергнуться, словно архангел у Мильтона, с небесной выси в земную грязь, ощутить себя уязвленной жалом плоти, изнывать от похоти, точно невежественная негритянка, точно грязная скотина, точно коза во время течки... Какое падение!

Она сделала невероятное усилие, чтобы разрушить умопомрачительные чары. Шатаясь и опираясь о мебель и стены, она вернулась в спальню, с трудом затворила окна и, не раздеваясь, рухнула на кровать.

Долго она лежала неподвижно.

Тепловатая влага, разливающаяся у нее между бедрами, заставила ее вскочить, преодолевая нахлынувшую сонливость. Резкими, нервными движениями она скинула шаль, быстро расстегнула корсаж, разорвала швы на верхней и нижней юбке и осталась в одной рубашке.

Обширное красное, яркое, переливающееся пятно заливало белизну батиста. Месячное очищение, кровотечение плодовитости было подобно рубиновому соку, брызжущему в давильне из спелого винограда.

Более сотни раз природа проявлялась в ней подобным образом, но таких ощущений, как в этот раз, у нее никогда не было.

Когда в четырнадцать лет, после тяжелого и утомительного дня это случилось впервые, она обезумела от ужаса, ей казалось, что она смертельно ранена,– и с бесстыдством невинности она, оглашая дом криками, побежала к отцу и все ему рассказала.

Лопес Матозу попытался утешить ее: это, мол, бывает у всех женщин; нужно только поберечься простуды и солнца; а беспокоиться тут нечего, дня через три, самое позднее – через пять, все пройдет; и хотя это будет повторяться каждый месяц, ничего страшного в этом нет.

Со временем она почерпнула множество сведений из книг по физиологии; у Пюсса она вычитала, что менструация связана с изменением эпителия матки, совпадающим с овуляцией, и что сильное кровотечение – это всего лишь последствие этого изменения. Она смирилась и привыкла к этому отправлению организма, как и к любому другому. Наблюдая над собой, она стала отмечать красным карандашом в карманном календарике дни, когда это случалось,– вот и все.

Стемнело. Мулатка пришла звать Лениту на ужин и застала ее в постели, с натянутым на голову одеялом.

Спросив, не больна ли госпожа, и получив утвердительный ответ, мулатка сообщила об этом хозяину. Потом принесла свою постель и подушки и постелила себе на ковре возле кровати Лениты, готовая выполнить любое ее поручение.

Встревоженный полковник поспешил подняться, чтобы справиться о самочувствии Лениты. Но она его успокоила, что ничего страшного, и к утру все пройдет.

–?Девочка моя, ты же знаешь, что я теперь тебе вместо отца. Если что понадобится – не стесняйся, посылай за мной в любое время, не бойся потревожить меня. Старушка моя бедная так жалеет, что в параличе лежит и ни на что не годится! Может, тебе чайку с шалфеем принести или глинтвейну налить?

–?Спасибо, мне ничего не нужно.

–?Ладно, ладно, сейчас оставлю тебя в покое. Спокойной ночи. Постарайся уснуть.

Полковник ушел.

Ленита заснула. Сначала она то и дело просыпалась, тревожно вскрикивая во сне. Потом ею овладела некая истома, не похожая ни на сон, ни на бодрствование. Ей грезилось, что боец Боргезе увеличивается в размерах, достигает человеческого роста, выпрямляется, сходит с постамента, направляется к ее ложу, останавливается рядом с ней, пристально и страстно ее разглядывает. И Ленита блаженствовала в магнетическом сиянии его взгляда, словно в теплой воде для купания.

Внезапная дрожь прошла по телу девушки; волоски на нем встали дыбом в порыве блаженного и пронзительного сладострастия. Боец вытянул левую руку, оперся о кровать, присел на краешек, поднял одеяло и, не переставая глядеть на нее с завораживающей улыбкой, бережно притронулся к Лените, после чего лег рядом, прижавшись к ней обольстительной наготой мужского тела.

Это было не холодное и твердое прикосновение бронзовой статуи, а теплое и мягкое касание живого человека. И от этого прикосновения у Лениты зародилось неясное чувство – опаска и вожделение, боязнь и сладострастие одновременно. Ее пронзало желание, но было страшно.

Уста ее слились с устами бойца, его сильные руки обхватили ее, его мощная грудь прижалась к ее нежным грудям. Ленита задыхалась от сладостных содроганий, но наслаждение было неполным, ущербным, мучительным. Обнимая призрак из своих грез, она каталась по постели, словно разгоряченное хищное животное в пылу течки. Нервный тонус, возбуждение, оргазм ощущались во всем – во вздрагивании пухлых губ, в затвердевших, торчащих сосках.

Потом содрогания прошли, и она впала в забытье.

Ленита выздоравливала на глазах. Она рано вставала, выпивала стакан горячего молока, выходила на прогулку в поле, с аппетитом обедала, после обеда садилась за фортепьяно, играла бравурные, веселые, ритмичные мелодии. Потом шла в сад, ела фрукты, лазила по деревьям. Сразу после ужина ложилась и крепко засыпала.

Она стала больше следить за своей внешностью, подолгу гляделась в зеркало, наряжалась и убирала свои иссиня-черные волосы яркими цветами. Она стала сильно душиться: ее белье пахло малабарскими благовониями, сандалом и духами «Peau d’Espagne».

Она бегала, прыгала, подолгу ездила верхом, почти всегда галопом, погоняя лошадь хлыстиком или собственной шляпой, щеки у нее при этом разрумянивались, глазами горели, волосы развевались на ветру.

Однажды тихим днем, после обеда, она взяла ружье «Галан», которое обычно брала с собой, пересекла пастбище и вошла под густую сень широколиственного девственного леса. В задумчивости и рассеянности она углубилась далеко в чащу.

Вдруг ее внимание привлекло послышавшееся слева нежное, монотонное журчание воды. Ею тотчас овладела жажда, безумно захотелось пить, и, свернув налево, она поспешила по узкой тропинке.

Ленита замерла в восхищении, увидев, сколь величественное зрелище открылось ее взору.

Пред ней предстала поляна, на краю которой высилась скальная стена из черного камня, увенчанная острыми зубцами и вся густо поросшая мхом; сверху с нее стекала струя воды, создавая в углублении посреди поляны тихое, глубокое, кристальное озерцо. Сбегая с плотины, воздвигнутой самой природой, вода наполняла поляну сладостными звуками.

В спокойном зеркале озерца отражалась окаймлявшая его буйная растительность. Гигантские перобы с темной кроной и морщинистой корой; вековые жекитибы, разбрызгивающие по небесной лазури радостную зелень своей листвы; белые смоковницы с мощными, разрастающимися вширь корнями и узловатыми сучьями, подобными изуродованным человеческим пальцам; каншины с заостренными листьями, из пор которых сочилось едкое, ядовитое молочко; стройные, высокие, гладкоствольные гуаратаны; светлые таювы; могучие, черно-зеленые, зловонные чесночные деревья; коварные гваяки, покрытые ядовитыми,