человека неудовлетворенным и никогда не приведет его к блаженству, т. е. к тому, что единственно может вполне удовлетворить дух человеческий. Итак, медленно и постепенно, благодаря отсутствию удовлетворения, которое доставляет душе страдание, в ней появляется сознание, что это не настоящий путь, и она начинает чувствовать себя утомленной постоянной переменой. Все внешние цели, привлекавшие тело и разум, теряют свою силу соблазна; утомленная переменой, которую она всюду находит в мире форм, она более не стремится к внешнему, а устремляется внутрь и кверху. Долго она стремилась к внешнему, в погоне за ощущениями, и ошибалась, затем она обратилась к разуму, но и разум, с точки зрения Духа, есть внешнее — и опять она ошиблась, постоянно отталкиваемая страданием и неудовлетворенностью, представляющей одну из наиболее тяжелых форм страдания. Тогда она наконец начинает понимать полученные уроки и, отворачиваясь от всего, что находится вне ее, обращается внутрь и там наконец находит начало покоя — этого первого проявления истинного, настоящего удовлетворения.
Открывается еще одна полезная сторона страдания, еще более глубокий урок: мы достигли точки, где душа отделила себя от тела желаний и даже от самого разума, но до сих пор она еще не достигла положения, где бы она не была во власти страдания, потому что она еще не совсем нашла свой центр — она все еще только ищет его; и хотя она знает, что это не тело, не чувства, не разум, но все еще не отделилась от страдания, появляющегося изнутри. Приходя в соприкосновение с другими — с мыслями, с чувствами и суждениями других людей, она постоянно замечает, что ее огорчает: неверное суждение, неверное толкование, недобрая мысль, недоброе чувство, и если душа набралась за это время мудрости, как это должно быть, если она следовала по начертанному нами пути, тогда она начнет спрашивать себя: 'Почему я до сих пор чувствую страдание? Что есть не извне, а во мне, что вызывает страдание?' Потому что теперь душа вышла из границ неведения, благодаря которому кажется будто внешние обстоятельства причиняют страдания; она отдает себе отчет в причине, вызывающей страдание, и понимает, что ничто не может задеть ее, исключая ее самой, она в сущности сама и ответственна за все. Стало быть, если она чувствует страдание, причины этого страдания должны лежать в ней самой, а не во внешнем мире; и если она чувствует страдание, то это признак несовершенства, признак того, что она не совсем освободилась от низшей природы, с которой она и отождествляет себя. Тогда душа начинает пользоваться страданием, вместо того, чтобы просто испытывать его. Она более не во власти страдания, а сама берет его в руки, как орудие, и пользуется им для своих собственных целей. Когда она замечает страдание, происходящее от недоброго поступка или от неверного суждения о целях или действиях ее — она берет это страдание, как скульптор взял бы в руки свой резец, и этим орудием она принимается обтесывать свою собственную личность, потому что она знает, что если бы в этой личности не оставалась доля эгоизма, то она — душа — сама по себе не испытывала бы вовсе страдания; она должна воспользоваться страданием, как резцом, чтобы срезать все личные слабости и остаться чистой и невозмутимой среди мирской борьбы.
Так было со всеми теми, которые поднялись над личностью, теми великими освобожденными Душами, о которых мы говорим как об Учителях, и которые всегда трудятся для мира, не обращая внимания на то, как бы ложно мир ни судил о них. Про одного из них было сказано: 'Он настолько же чувствует злословие и несправедливые суждения человечества о нем, насколько вершины Гималаев могли бы чувствовать шипение змей, извивающихся у их подножия'. Тут уже нет ничего личного, что могло бы быть задето ложным осуждением, что могло бы страдать от ложного перетолкования. Учителя одаряют мир благами, а человек, получающий их, и не знает даже, откуда эти блага являются; в этом неведении он насмехается, глумится или нападает даже на Учителей, не зная, что они такое на самом деле и меря их на собственную мерку, как будто он может приравнять себя к ним. Но оскорбить их он не может, на ложные толкования они отвечают сожалением, на оскорбления они отвечают прощением. Они могут испытывать только жалость к тем, кто слепы, жалость к слепым братьям, которые своими дурными мыслями вредят только своей собственной душе. Солнце не может быть оскорблено человеком, который бросил бы в него грязью, — грязь падает обратно на его голову и пачкает его же собственную одежду, а свет солнца остается чистым и не задетым земной грязью.
Итак, когда душа стремится к свету, она употребляет страдание как орудие для уничтожения эгоизма, самости и тех тонких свойств личности, которыми даже сильная душа может быть ослеплена; она встречает страдание как желанного вестника, сообщающего ей об ее собственной слабости, об ее проступках и ошибках, ибо по мере того, как человек подвигается вперед в знании, он начинает понимать, что его худший враг не внешние ошибки, которые он сам признает, но внутренняя слепота, которая скрывает от него опасность, причем он даже не сознает своей слепоты. Когда вы падаете и знаете об этом, тогда опасность еще не велика, но когда вы падаете и не сознаете этого, тогда радуются враги души. И если от падения является страдание, то надо радоваться ему, потому что оно говорит об опасности и может открыть нам глаза на наше падение. В этом отношении страдание является не наказанием, а желанным переживанием, служащим предостережением и орудием, которым душа может воспользоваться; оно — врачебный нож, вырезывающий пораженное и грозящее опасностью место; ему не надо сопротивляться, как врагу, а приветствовать, как друга.
Есть и еще одна полезная сторона страдания, в данном случае избираемого самой свободной душой, которая стремится сделаться сильной не для себя, а для того, чтобы помогать миру, душой, понимающей, что ей придется жить для других, и знающей, что она может научиться жить для других, если только сама будет сильна. И для этого она сама избирает страдание, потому что только через него она научится терпению. Те, кто никогда не страдал, всегда останутся слабыми, только в страшных усилиях и отчаянной борьбе душа научается преодолевать; хотя борьба сама по себе — помните — есть признак слабости; будь мы сильны, нам не нужно было бы сражаться, но мы можем достичь крепости и силы только этой отчаянной борьбой; благодаря ей вырабатывается постепенно сила души и то, что некогда было мучением и борьбой, обратится в спокойную ясность и совершенную крепость души. И еще для другой цели избирает душа страдания, чтобы научиться сочувствию, потому что даже сильная душа не могла бы помогать, если бы она не научилась сочувствию. Хуже того, сильная душа будет опасна, если сделается сильной без сострадания и научится пользоваться силой, не научившись направлять эту силу на добро; сила, которая есть только сила и не слита нераздельно с состраданием, станет попирать, вместо того, чтобы помогать подняться, и это будет всего пагубнее для самой души, которая хотела бы подниматься. Сила, не руководимая состраданием, этим истинным внушением Духа, может быть употреблена на вредные цели вместо помощи и может повредить, вместо того, чтобы помочь, столкнуть в пропасть, вместо того, чтобы поднять. Итак, чем сильнее душа, тем горячее должна она жаждать уроков, даваемых страданием, для того, чтобы посредством ощущения научиться чувствовать, посредством собственного страдания научиться излечивать страдания мира; иначе мы не можем научиться этому. Не извне, а изнутри мы должны перестраивать себя, и все страдания, которые мы испытываем благодаря нашему несовершенству, образуют камни, из которых создается храм совершенного Духа. Когда храм будет выстроен, страдания больше не будет, но пока идет постройка, оно неизбежно. Следовательно, ученик избирает путь скорби потому, что только посредством скорби он может научиться состраданию, и только тогда, когда он отзывается на трепет всего, что живет и дышит, он делается способным отзываться ответными, целительными вибрациями, которые несут с собой весть о помощи.
Такова польза страданий, хотя я привела только несколько простых примеров, однако они могут оказаться полезными указаниями. Но в этом ли конец? Это ли окончательная судьба души? Составляет ли страдание естественную среду Духа? Нет, заблуждаются те, которые думают, что горе — конечное завершение всего, заблуждаются те, которые думают, что горе и печаль суть истинная атмосфера, в которой обитает Дух. Дух — блаженство, а не горе, Дух — радость, а не страдание. Дух — покой, а не борьба, сущность и центр всего, любовь, радость, блаженство, — и путь страдания есть только путь, а не цель, только средство для достижения конечной цели, а не сама конечная цель, потому что из того Океана блаженства, из которого возникла Вселенная, проистекают любовь, благоволение, составляющие наследие Духа вне проявления. Страдание происходит от оболочек, в которые он заключен, а не от его природной сущности.
Никогда не забывайте этого в жизненной борьбе! Никогда не дозволяйте страданию ослеплять ваши глаза к радости и не давайте временным горестям скрывать от вас блаженство, составляющее сущность Бытия. Горе — преходяще, блаженство же вечно, потому что блаженство есть внутренняя суть Высшей Мировой Души, нашего всеобщего 'Я'. По мере того, как Дух стремится вперед и делается все свободнее,
