продолжительное путешествие. Самое меньшее неделю Итиро не сможет посещать школу иностранных языков. Заметит ли «она» его отсутствие?

Их было четверо. В шторм они вышли в море на моторной шлюпке «Кёэй мару», чтобы забрать огнеупорный кирпич для котельной электростанции. К полудню море успокоилось. Под косыми лучами зимнего солнца шлюпка, испытывая легкую килевую качку, пробиралась по проливу Миядзима. Вдали на бледно-лиловом небе вырисовывались красиво изогнутые, покрытые красным лаком «тории» в знаменитом святилище на острове. Снова поднялся ветер. Он гнал волны, увенчанные бесчисленными белоснежными барашками. Море походило на луг из стекла, где пышно расцветали и мгновенно разбивались вдребезги белые цветы.

С последними лучами заходящего солнца шлюпка «Кёэй мару» бросила якорь в гавани, названия которой Кавамото не знал. Домики с травяными крышами, приютившиеся на светлом песке берега, окаймленного вдали высокими соснами, и мирная тишина, царившая вокруг, глубоко тронули Итиро, которому уже казалось, что в мире нет ничего, кроме развалин и шумных лавчонок перекупщиков. Он вытащил тетрадку с рисунками Ти-бико (скелеты домов, покосившиеся хижины, развалины церкви Нагарекава, в которой не осталось ни одного целого окна) и набросал идиллическую картину, расстилавшуюся перед ним. Потом при свете лампы он написал несколько писем: преподавателю английского языка Цукусимо, своему приятелю Фудзита-сан и, наконец, после некоторого колебания, с тревожно бьющимся сердцем — «девушке с палочкой».

На следующий день маленькое судно попало в тяжелый шторм. После того как оно миновало остров Убэ, пошел дождь. А потом поднялся сильный ветер, превратившийся уже через несколько минут в бурю. Шлюпку «Кёэй мару» сильно качало. Но еще опаснее штормовых волн были черные заросли морской травы. Гигантские волны отрывали их от дна и выбрасывали на бурную поверхность моря. Трава цеплялась за винт шлюпки, несмотря на то что мотор работал на полную мощность. Объятия этих бледно-зеленых лиан оказались сильнее, нежели металл лопастей, неистово ударявших по ним.

Внезапно мотор умолк, и лодка начала беспомощно кружиться на волнах. Теперь осталась только одна возможность избегнуть крушения: надо было, не выходя из лодки, разрубить зеленые цепи, сковавшие суденышко. Кавамото, привязанный только узким кожаным ремнем, почти всем корпусом перегнулся через борт и начал борьбу с зеленой гидрой, орудуя длинным «тоби» — тем самым инструментом, который навсегда остался у него в памяти как атрибут страшных сцен сжигания трупов после «пикадона». Огромная волна вывела смельчака из строя. Теперь очередь была за самим капитаном. Ему наконец удалось освободить винт.

Но борьба с волнами высотой с гору и с подводными джунглями не прекращалась. Четыре раза винт застревал в водорослях, и четыре раза Кавамото прощался с жизнью.

Мысленно он писал «девушке с палочкой» множество прощальных писем, мысленно он сказал ей то, в чем до сих пор не смел признаться даже самому себе. Когда они наконец прибыли в порт Онода, Итиро, не успев снять с себя насквозь промокшую одежду, черкнул несколько строк любимой девушке. Но в этом письме не было ни слова о том, что он передумал в часы величайшей опасности.

На конверте Итиро написал: «Хиросима. Школа иностранных языков. Девушке с красивой еловой палкой».

Когда, вернувшись из своей поездки, Итиро Кавамото в первый раз явился в школу, «девушка с палочкой» не показала виду, что получила от него письмо. «Отважного искателя приключений» это несколько разочаровало. И в то же время он испытал чувство облегчения. «К счастью, письмо, кажется, пропало», — думал он, озабоченный единственно тем, чтобы предмет его обожания не обиделся на него за навязчивость. Он опасался, что девушка, стремясь избежать встреч с ним, вообще перестанет посещать занятия. Мало-помалу его надежда на халатность почты превратилась почти что в уверенность. Девушка регулярно приходила на уроки, однако по-прежнему держала себя с ним, как с чужим.

И все же Токиэ действительно нашла на своей парте открытку, всю исписанную английскими буквами. На оборотной стороне открытки был изображен красивый вид какого-то порта в час заката. Под открыткой стояла подпись — Итиро Кавамото.

— Я тогда понятия не имела, кто такой Итиро Кава-мото, — рассказала мне Токиэ, — и, к сожалению, должна признаться, что не поняла ни слова. Правда, я взялась за англо-японский словарь, но так и не нашла ни одного из незнакомых слов. А мне очень хотелось знать, что там написано. Поэтому я обратилась к нашему преподавателю и спросила его:

— Сэнсэй, не соизволите ли вы мне это перевести? Преподаватель минуту смотрел на открытку, а потом громко рассмеялся.

— Уэмацу-сан, неужели вы и вправду не можете это прочесть?

— Не могу. Но я приложу все старания, чтобы впредь заниматься лучше.

— Ха-ха… Письмо ведь написано по-японски, только английскими буквами.

Разбирая загадочные строки, Токиэ наконец поняла смысл письма. Но кто же этот Итиро Кавамото? Вероятно, он тот самый, кто регулярно кладет на ее парту журналы. Несколько раз в журналах оказывались даже конфеты. Тем не менее девушка терялась в догадках. Преподаватель никого не называл по имени, а сама она стеснялась спрашивать.

— После урока в классе всегда оставалось двое учеников, чтобы навести порядок, — рассказывает Токиэ. — Один из них преувеличенно громко пел и суетливо бегал по классу. Второй вел себя очень тихо и, по-видимому, был поглощен своим делом. Мало-помалу я решила, что Кавамото-сан — это юноша, который пытается обратить на себя внимание громким пением.

В то время я посещала не только школу иностранных языков, но также христианские богослужения. … Я решила посвятить свою жизнь религии и спросила учителя, можно ли мне креститься. Кроме меня, еще пятеро японцев должны были принять христианство.

В один прекрасный день веселый певец подошел ко мне и сунул мне в руки записку, в которой было сказано:

«Попытайтесь выучить эти слова к дню крещения. Кавамото».

— Итиро просил меня передать вам эту записку, — сказал «певец».

Я поняла, что ошибалась. Не его, а того, другого, кого я мысленно окрестила «тихоней», звали Кавамото.

В самом конце ноября священник обратился ко всем учащимся курсов иностранных языков:

— Если кто-нибудь из вас еще перед рождеством хочет принять крещение, пусть уже теперь заявит об этом.

— Что такое «крещение»? — спросил Кавамото своего товарища Фудзита.

— Крещение — это… для того чтобы стать христианином, — объяснил тот кратко.

Кроме немногих воспоминаний детства о перуанских алтарях с богатыми золотыми украшениями и нескольких воскресных богослужений в Хиросиме, на которых Итиро присутствовал главным образом для того, чтобы издали полюбоваться «девушкой с палочкой», Кавамото в то время ничего не знал о христианстве.

Тем не менее он решил креститься. Впоследствии он писал в своем дневнике:

«К крещению меня побуждала не вера, а какое-то мне самому неясное чувство. Мне хотелось возложить на себя бремя ответственности. И потом, мне казалось, что, если я когда-нибудь пойду по скользкой дорожке, факт моего крещения станет для меня опорой, своего рода незримым заветом, договором, который свяжет меня. Не могу сказать, что меня побуждали принять христианство какие-то глубокие чувства, связанные с этим учением, или что христианская вера меня особенно трогала и привлекала. Если бы вечернюю школу возглавляла какая-нибудь другая, совсем иная религиозная община, я, вероятно, примкнул бы и к ней».

В последнее предрождественское воскресенье шесть человек, которым предстояла церемония крещения, собрались в сколоченной из листов жести церкви Матобатё за вокзалом. Было страшно холодно. Ночью неизвестные злоумышленники снова вырезали дорогостоящие оконные стекла, которые так трудно было заменить. В помещении гулял ледяной ветер, и свечи все время гасли.

Вместе с Итиро Кавамото к «таинству крещения» готовились шестидесятилетний старик, по имени