завалили теперь работой. Жители обзаводились замками и засовами. Это мероприятие вскоре оказалось весьма полезным. Правда, замки оберегали японцев не столько от иностранцев, желающих чинить насилия, сколько от собственного изголодавшегося населения, которое в войне потеряло все и теперь пыталось грабить своих соплеменников.
Весьма знаменательную «отвлекающую операцию» для защиты и успокоения встревоженных женщин Хиросимы провел Дадзаи, начальник службы безопасности префектуры. Уже 20 августа он пригласил целый ряд почтенных дельцов в свою временную канцелярию, находившуюся в развалинах банка Кангё-гинко, и заявил им:
— Господа! Вы снова должны оказать отечеству важную услугу. Готовы ли вы?
Приглашенные «столпы общества», большинство из которых, как это ни странно, благополучно пережили «пикадон», в один голос ответили, что при настоящих условиях это совершенно невозможно.
— Но власти пошли бы вам навстречу и материально, и во всех других отношениях, — уговаривал дельцов высокопоставленный полицейский чиновник. — Скажите только, чего вам не хватает, чтобы снова открыть ваши заведения.
Эти слова явно заинтересовали приглашенных. Однако Мотодзи Мино, один из участников встречи, которому я, кстати, обязан сведениями о переговорах, возразил:
— Но ведь у нас нет ни постелей, ни кимоно, нет решительно ничего, что необходимо для наших «предприятий». А самое главное — у нас нет девушек.
Господин Мино, так же как и остальные дельцы, которых власти так спешно вызвали из их укромных убежищ на совещание, являлся владельцем процветающего дома терпимости в Яёи-тё, известном во всей Японии квартале притонов, обслуживавших гарнизон и портовые районы Хиросимы.
— В то время, сразу же после «пикадона», — рассказывает Мино, изящно одетый человек лет семидесяти, — я походил на бродягу. Я был погребен под развалинами, и у меня на теле осталось пятьдесят-шестьдесят кровоточащих ран. Под левым глазом у меня был вырван целый клок мяса — как видите, рубец остался до сих пор. Руки мои были забинтованы, я ходил в стоптанных соломенных сандалиях, единственной обуви, которая у меня еще сохранилась. Что станет с моим предприятием — об этом я даже не думал, не до того мне было. В таком же состоянии находились, вероятно, и мои коллеги. Но этот самый Дадзаи продолжал уговаривать нас. Он взывал к нашей «преданности нации» и тому подобным вещам, говорил о необходимости создать соответствующие заведения, чтобы с самого начала помочь предупредить всякие неприятные инциденты с иностранцами. И все в том же возвышенном тоне.
Потом он перешел к практической стороне дела, и мы начали прислушиваться. Он заявил, что администрация провинции в данном случае не будет скупиться, что нам, несомненно, дадут два-три миллиона иен, а в то время, перед инфляцией, это были большие деньги. Мы, мол, не проиграем на этом деле, и вся прибыль пойдет к нам в карман.
Впоследствии все это оказалось блефом. Государство никому ничего не дарит. Оно потребовало, чтобы мы возвратили каждую взятую нами иену. Ну и, конечно же, с процентами. К сожалению, у нас не осталось никаких письменных документов для подтверждения всех тех прекрасных обещаний, которыми нас угощали. Мы люди доверчивые. И мы поддались на уговоры, создав одну большую фирму, получившую название «Общество домов утешения». Каждый из нас внес свой пай — 20 тысяч иен. Председателем нашего общества был избран Хисао Ямамото — вы его, конечно, знаете, впоследствии он стал заместителем мэра. Меня сделали заместителем председателя общества. Где помещалась наша контора? Полиция не возражала против того, чтобы мы на время обосновались у нее. Она ведь была заинтересована в нашем деле.
Таким образом, еще до того, как войска союзников вступили в район Хиросимы, была предпринята «операция иансё» (операция «дом
Через месяц после совещания, созванного начальником службы безопасности, владельцы публичных домов сообщили господину лейтенанту полиции Дадзаи, что они выполнили свой «патриотический долг». В самой Хиросиме и в ее окрестностях они создали десять «иансё». То были первые после войны увеселительные заведения в этом районе, в них был даже какой-то намек на уют, на изысканность и роскошь.
Самый большой «дом утешения» (иансё № 1) открылся рядом с входом в казармы в предместье Кайта, где предполагалось разместить большую часть оккупационных войск. «Иансё № 2» был создан в Хиро, неподалеку от бывшей главной ставки японского флота в Курэ, которая стала теперь главной ставкой войск западных держав во всей Западной Японии.
За день до прихода 34-го пехотного полка 8-й армии «дома утешения» празднично украсили. Хозяева ждали «чужеземных чертей».
Вот как описывает приход американцев в Хиросиму Итиро Кавамото, молодой монтер, работавший на электростанции Сака близ города:
«Все небо было в тот день полно чужих самолетов. Люди, которые еще на уроках истории усвоили, какими жестокостями сопровождаются войны, заранее отправили своих жен и детей в глубь страны. Двери домов они заперли на замок. На работе все нервничали.
Снова подул осенний ветер. Вдоль всей дороги на расстоянии пятидесяти метров друг от друга стояли японские полицейские в черной форме. Поговаривали, что американские войска высадятся в Курэ и уже оттуда двинутся по направлению к Хиросиме. А расквартируют их якобы в Кайтати, бывшем японском арсенале.
В обеденный перерыв все мы кинулись к ограде электростанции, чтобы поглядеть на проходящие колонны янки. Мы увидели бесконечную вереницу джипов, к некоторым из них были прицеплены десантные лодки на колесах: на нас двигалась огромная механизированная армия… Войска шли до поздней ночи. Вечером два американских солдата явились в нашу столовую. Они были такого высокого роста, что чуть не ударились головой о низкую притолоку и не набили себе шишек. С японской стороны не отмечалось никаких враждебных выступлений».
Это весьма типичный рассказ очевидца о настроении, господствовавшем в Хиросиме в момент прихода американских войск. Для обеих сторон явилось неожиданностью, что оккупация этого района, особенно жестоко пострадавшего от войны, не вызвала никаких эксцессов. Как раз в Хиросиме «джи ай» — американские солдаты — ожидали вспышки ненависти, однако их встретили с обычной для японцев и даже, может быть, с большей, чем в других районах страны, вежливостью. Казалось, основное, буддийское население этого города, являвшегося еще в древности местом паломничества верующих, примирилось со своей необычной судьбой; в то время в Хиросиме находились еще люди, которые гордились тем, что им довелось увидеть и пережить взрыв «самой мощной бомбы во всей истории». Конечно, тогда никто не подозревал, что действие страшного атомного оружия может сказаться через много лет.
Вначале американцы почти не показывались в районах развалин. Только отдельные смельчаки решались проникнуть в «атомную пустыню» в центральной части города, чтобы сфотографировать друг друга на фоне развалин бывшего выставочного павильона, голый купол которого стал со временем символом разрушенной Хиросимы. Между прочим, на потрескавшейся стене этого здания, построенного в 1913 году австрийским архитектором Летцелем, в один прекрасный день нашли написанные сажей слова: «No more Hiroshimas!» («Хиросима никогда не должна повториться!»). Эти слова стали лозунгом борцов против атомного оружия во всем мире. И по сей день не известно, кто впервые сформулировал этот лозунг. Полагают, что автором был американец[11].
В сознании некоторых жителей Хиросимы — число их трудно установить — сдержанное поведение «чужеземных чертей» никак не вязалось с традиционным представлением о них. К числу этих людей принадлежал и Кадзуо М. Через несколько недель после вступления американцев в город он записал в своем дневнике:
