даже ходить. Помню изумление полкового врача, когда кололи уколы: «А что это у вас такое?».

Третий приказ, в конце сентября 1984 года, застал меня на реабилитации в Баграме, где восстанавливался после госпиталя. Тогда «фазан» ложился на кровать, на задницу клали подушку, и били по подушке сложенной в несколько раз ниткой. Фазан должен дико кричать при каждом ударе. «Печать» ставили пряжкой, через подушку и «фазан» становился полноправным «дедом», который рулил всеми в роте, а «ветераны» уже передавали власть перед дембелем.

Ну вот, в конце марта 1985 года наступил и мой приказ, об увольнении в запас. Ожидание приказа начинается за 100 дней. Каждый по-своему считает дни, кто делает бумажную ленту, и в каждый прямоугольник вписывает цифру от 1 до 100, а потом каждый вечер отрезает прямоугольник. Кто-то умудрялся найти портняжный метр, и отрезал каждый день сантиметр. Вечером, дневальный перед отбоем объявлял: «Ещё один день прошёл!». «Ну и хрен с ним!»: ревели басом в палатках. Еще обязательно перед сном, с выражением читали дембельский стишок:

От «молодых» требовали помнить, сколько дней осталось до приказа. Если ошибался в большую сторону, то «деды» ревели страшным голосом: «Ты что хочешь, чтобы я лишние дни мучился, ожидая приказа! А!?». Если ошибался в меньшую сторону, то хвалили: «Твои бы слова, да министру обороны в уши!».

Когда настал этот день, то приказ было решено отмечать после обеда. Мне не повезло, потому что пришлось тралить на БМРке дорогу от Газни до полка, чтобы исключить подрыв колоны, которая ждала около аэродрома. Вместе с БМРкой выехали два БТРа сопровождения. Доехали до Газни, там невдалеке от аэродрома нас ждала небольшая колона из нескольких крытых машин и наливников. Мы развернулись перед ними на дороге, и все вместе поехали обратно. Добрались до полка быстро, и без приключений, но уже начинало смеркаться.

Когда подошёл к своей палатке, то из соседней уже выскакивали подвыпившие деды и годки. Они радушно приглашали меня присоединиться к общему веселью. Быстренько переоделся и тут же влился в общий праздник, вместе со стаканом самогонки, который мне сразу же преподнесли. Все поздравляли меня с тем, что наконец-то стал «ветераном», и по существу гражданским человеком. Поэтому надо следить, за тем, чтобы к тебе обращались не «товарищ сержант», а называли просто по имени и на ты.

Крепкий самогон сильно отдавал дрожжами, и от выпитого меня здорово передёрнуло. Тут же протянулась заботливая рука с печенинкой на закусь. В этот момент и появился командир 2 взвода, в чьей палатке устроили праздник «приказа». Он тут же выказал недовольство и приказал прекратить беспорядки, но личный состав требовал продолжения банкета. Тогда лейтенант, белобрысый крепыш, приказал: «Выходить строится!». С недовольными комментариями все стали выходить из палатки на улицу.

Строится никто не хотел, и все продолжали стоять полукольцом вокруг офицера.

Лейтенант что-то кричал и требовал, но в результате возникла словесная перепалка со взаимными оскорблениями. Толпа двинулась и стала обступать командира взвода. Он попятился к дневальному стоящему под грибком и, вырвав из его рук автомат, направил его на надвигающихся сапёров, но те продолжали напирать. Угрозы офицера раздражали их всё больше и больше.

Лейтенант отступал, не сводя автомата с бойцов. Вот уже потянулись руки, чтобы схватить и вырвать оружие. Командир взвода выбросил автомат под ноги наседающих сапёров и убежал. Командир роты был на каком то собрании, а другие офицеры подошли позже, когда народ дошёл до точки кипения. Командир первого взвода пытался успокоить возмущённых годков и дедов, но в роте произошёл БУНТ.

Офицеров никто не слушал, а даже наоборот винили во всех грехах, и той несправедливости, которая царила в полку, да и во всей армии. До драки не дошло, но уже начались толчки и первые заводки.

В это время с гауптвахты прибежал дежурный офицер в звании майора с 4 автоматчиками. Подойдя к толпе, он сразу стал призывать к порядку, но его не слушали, и перебивали. Майор сделал шаг назад, и стал демонстративно доставать пистолет Макарова из кобуры, но рука с оружием была вовремя перехвачена. Сапёры выкрутили пистолет, и что-то выговаривали возмущённому майору.

Майор оглядывался на своих автоматчиков, но те отводили глаза, давая понять, что «разбирайся сам со своими проблемами», и сапёры хлопали их по плечам, благодаря за молчаливую поддержку.

Всё это время, я в толпе уговаривал бунтарей подчиниться офицерам: «Ведь ничего страшного не произошло. Отсидим денёк на губе, потом во всём спокойно разберутся, и никого наказывать не будут!». Народ шумел, не желая слушать, но в какой-то момент несколько человек стали со мною спорить.

Майор услышал, что я рассуждаю здраво, и люди меня слушают, уже более спокойным тоном поддержал мою мысль, и мы уже вдвоём стали успокаивать взбунтовавшуюся роту. Деды и годки задумались, стали совещаться, и решили добровольно сдаться майору. Они дружно благодарили меня за своевременный совет.

Сначала решили сдаться всей ротой, а потом попросили, чтобы я остался с молодыми и присмотрел за порядком. Довольному майору вернули его оружие, и бунтари дружной толпой отправились на губу. Вслед за ними потянулись, подошедший в последнюю минуту ротный, и майор со своими автоматчиками.

Фу!!! Выдохнули все оставшиеся, бунт удалось погасить. Хорошо, что не было стрельбы, и не пролилась кровь. Построив остатки роты, в строю стояли только «молодые», повёл их в столовую на ужин. На следующий день собрали мясо положенное на обед роте и переправили губарям. Они седели не долго и через день их всех выпустили на волю.

В роту должен был придти командир полка подполковник Суринов, чтобы разобраться с личным составом по поводу происшедшего. Притихшие сапёры, в расстроенных чувствах ждали пришествия старшего офицера, потому что чувствовали свою вину. Буйные во хмелю, протрезвев, они не были готовы отстаивать свои права и беседовать с командиром полка.

Суринов в назначенный час пришёл в палатку нашей роты. По команде: «Смирно!», все соскочили со своих мест. Командир полка обвёл строгим взглядом, вытянувшихся в струнку сапёров, и скомандовал: «Вольно!». Потом он рассказал о своём взгляде на случившееся ЧП, и попросил сапёров высказывать своё мнение, но в ответ — гробовая тишина. Товарищи по роте стали просить меня, чтобы я выступил и всё рассказал.

Ну, чтож, поднялся со своего места и лаконично объяснил, что произошло в роте, стараясь не говорить о виновниках. Суринов внимательно слушал, не перебивая. Вот с места зашумел народ. Суринов показывал, чья очередь говорить, чтобы остальные не мешали. Неожиданно разговор зашёл обо мне, и годки стали говорить, что это моя личная заслуга, в том, что удалось погасить бунт. Также сослуживцы рассказывали о том, что меня незаслуженно выгнали из разведки, и вообще — какой я хороший сержант.

Вообщем, даёшь досрочный дембель сержанту Афанасьеву!

Совершенно не ожидал такого поворота событий, потому что меня действительно в феврале выгнали из разведки, и когда вернулся в сапёрную роту, то мало кого знал. Полной неожиданностью была для меня такая поддержка, или это был просто уход в сторону от больной темы!? Больше всех усердствовали годки, и в конце концов «продавили» командира полка.

Он был удовлетворён всенародным покаянием, и признал, что за благоразумие во время пьяного бунта — я достоин отправки на дембель в первую партию.