Домашние все так же храпели, Машенька чмокала пустышкой, и даже Душенька, забравшись на руки к сонной Инге, не пожелала просыпаться.

– С ума сойти, на пожарника они сдают, что ли? – удивленно хрюкнул Дуся и побрел в ванную.

Он плескался под душем минут двадцать, пытаясь смыть с себя все кошмарные воспоминания этой ночи. Когда вышел, на улице уже занимался рассвет. Дуся еще раз окинул взглядом свою комнату – ничто не говорило о том, что три часа назад здесь все было залито кровью.

– Надо не забыть вытащить грязное белье из-под кровати и выбросить в мусор. И маменькино покрывало, будь оно неладно… Или лучше сжечь, – решил Филин и улегся в постель.

Там, на улице, с этим тяжелым узлом на горбу, он так мечтал поскорее спрятаться в своей чистой постели, накрыться с головой одеялом и уснуть! А проснувшись, убедиться, что все это оказалось продолжением страшного кошмара про женитьбу на Инге. Спать… Долго-долго, тихо-тихо, спокойно- спокойно…

Но сейчас, коснувшись подушки, он понял, что спокойного сна ему еще долго не видать.

– Господи, хоть бы этот Андрюша не нашел какой-нибудь улики… – шептал себе под нос Дуся, зарывшись все-таки под одеяло с головой. – Интересно, а чего это я как следует не рассмотрел труп? Вдруг у нее там была какая-нибудь предсмертная записка? Хотя такие записки пишут, если сами кончают с собой…

И тут он вскочил! Он вдруг ясно вспомнил, что записка была! Он ее еще сунул… под кровать? Нет, под комод! Он ее сунул под комод!

Записка валялась под комодом. Сунув руку в узкую щель, Дуся еще только дальше затолкал тонкий листок.

– Вот черт, руки почему-то такие толстые выросли…

Недолго думая, Дуся этими толстыми руками попросту отодвинул комод, выудил из мохеровых клубков пыли записку и установил мебель на место.

Он сел на кровать, и сердце его тяжело затрепетало.

«Мертвые не молчат. Олеся Горида. Она все видит. Ты теперь не сможешь спокойно жить».

– Здра-а-а-ассьте! – изумленно качнул головой Дуся. – Вот и делай после этого подвиги! Олеся, видите ли, видит! А она не видела, кто это Милочку так покрошил?! А я, значит, не смогу жить спокойно? Не, ну ваще…

Он обиженно дернулся, отвернулся к окну, но потом не удержался и перечитал записку еще раз. Так и есть: «не сможешь спокойно жить…»

– Да я и так уже забыл, когда жил-то спокойно, – все еще обижался неизвестно на кого Дуся. – То маманя со своим паспортом, то мины какие-то толкают куда попало, то Яков этот машину раздразнил, хорошо еще догадался в новый костюм переодеться! Хотя, чего уж тут хорошего-то, мужик-то все равно погиб… Нет, ну какая зараза нам жить не дает, а?

Он еще раз посмотрел на записку. Олеся Горида… Нет, такого имени он никогда не слышал. Ну что же, придется с девушкой познакомиться. Завтра же… Так, не завтра, а уже сегодня. Сегодня он получит маменькин паспорт и отправит их… куда б их отправить, чтобы быстро, далеко и надолго? Ну, только в санаторий местного разлива. Или… Нет, он не отправит их в санаторий, он знает, к кому послать своих родных и близких. И уж тогда-то…

Наутро он пробудился от детского плача и маменькиного ора:

– Милочка!! Мила! Ну куда она запропастилась?! – кричала женщина, пытаясь успокоить ревущего младенца. – Инга! Ну что ты таскаешься, как беременная моржиха?! Немедленно приготовь девочке кашу!.. Господи, да что сегодня за утро такое – никого собрать не могу! Милочка!!

От этого имени Дусю будто подбросило на кровати. Он ни секунды не сомневался в том, что ночные приключения ему не померещились, и ему стало по-настоящему страшно. Что сейчас начнется, когда все станут искать девушку?

В комнату к Евдокиму постучали:

– Дуся! Ты не видел Милочку? – просунулась к нему голова маменьки, когда он открыл дверь.

– Н-неа, – неуверенно ответил он. – Может, она… в магазин пошла? Или к подружкам отправилась?

– Вот пусть только появится, – мстительно поджала Олимпиада Петровна губы и крикнула уже в гостиную: – Яша! Возьми Машеньку, я ей кашу сварю, а то Инга никак не может проснуться. Господи, платишь деньги, платишь, а работать ну никто не хочет, все сама, все сама… Инга!!!

Инга вышла из комнаты, чуть пошатываясь и держась за голову. Впервые за все время работы она была не накрашена, волосы ее не завивались в строго определенном порядке, а цвет лица и вовсе поражал бледно-зелеными весенними красками.

– Олимпиада Петровна, а нельзя ли мне сегодня взять больничный? Ну только на один день, а? – слабо простонала она. – Я так себя плохо чувствую, просто колотит всю, голова трещит и…

– Сейчас, разбежалась! Больничный ей! У меня, может быть, голова торчит… трещит! – вскинулась работодательница. – А завтра ты отпускные попросишь? Я сразу предупреждала – баловства у себя не потерплю, а уж тем более всяких там больничных!.. Инга, я не понимаю, что за вид у тебя сегодня? Ты, скажем прямо, и так не красавица, а сегодня чего-то уж совсем! К тебе же ребенка не подпустить! Господи, придется мне с девочкой весь день, Машенька должна привыкать к прекрасному. А ты, дорогуша, ступай на кухню и приготовь завтрак…

Девушка побрела на кухню, а Олимпиада Петровна принялась носиться с внучкой по всем комнатам и пугать соседей слоновьим топотом.

– Мы с Масенькой попрыгаем, попрыгаем и нозками подрыгаем, подрыгаем… – сюсюкала счастливая бабушка, сотрясая мебель в гостиной. – А теперь, Масенька, сказы бабе, как коровка мыцит?

Девочка заливалась смехом и показывать бабушке коровку вовсе не хотела. Тогда Олимпиада Петровна сама взревела: