– Так вы, выходит, знали Марию? – спрашивала худенькая женщина, лет на пять старше Клавдии. – А я ее сестра. Старшая, Любой меня зовут. Это сын мой, только никакой он не Игорь. Дима, садись, чего скачешь? Он-то здесь живет, а мы сами в районе, приехали к Маше на могилку. Этот ведь ирод, Зудов, даже не сообщил нам о ее смерти, зверь. Только теперь догадался. А вы пейте чай-то, пейте. И не смотрите на Димку так-то уж.

– Но… Вы говорите, это ваш сын, а мне Маша его фотографию показывала, мол, мой это сын Игорь, она так говорила, – лопотал Акакий.

– Забудьте, вранье это. Машка, думаете, вам одному такое говорила? Я ж с первым своим мужем разошлась из-за ее брехни. Вы никуда не торопитесь? А то я бы рассказала…

– Мама! – с укором уставился на нее Игорь-Димка. – Ну чего ты каждому встречному… зачем им это… Никому ж не интересно!

Клавдия усмехнулась:

– Нет, Димочка. Нам это как раз жутко интересно. Если бы ты только знал, как нам это интересно!

Сестра Люба победно глянула на сына и начала рассказывать.

… Семья Синявских жила не в деревне – нет, Синявские проживали в районном центре и деревенскими себя не считали. Две сестры – Люба и Маша – исправно бегали в школу, скакали с ребятней и собирались по вечерам в клубе. Правда, свое будущее каждая из них видела по-своему: Люба в своих фантазиях мыслила себя воспитателем детского сада, а еще лучше – заведующей, Машенька же маялась фигней, а проще говоря – собиралась блистать на экранах, то бишь стать артисткой. Нет, конечно, она выступала в клубе, участвовала в художественной самодеятельности, но и только. Что-то подсказывало ее родственникам, что это еще не гарантия поступления в актерский институт. Отговаривали ее всем скопом, но если что Мария себе в голову втемяшила, то уж то ничем не выколотишь.

Девчонка сразу после восьмого класса собрала вещички, тепло простилась с матерью, ткнулась носом отцу в фуфайку и на том с семьей рассталась. Потом она, конечно, написала, что в институт не поступила, но и домой возвращаться не собирается. Обещала устроиться в городе. Долгое время от нее не было ни слуху ни духу, а затем пришла открытка: Мария поздравляла семью с праздником и уверяла, что ее жизнь устраивается как нельзя лучше.

Люба к тому времени тоже устраивала свою жизнь. Она отучилась в педучилище, вернулась в район и сразу стала заведующей – специалисты в ту пору ценились, и ей выделили дом. Это были, конечно, не звезды с неба, но прогресс для сельской девчонки очевидный. А спустя еще какое-то время Люба и жениха себе подыскала – соседского паренька, агронома, тоже не тракториста какого-нибудь.

Мария приехала на свадьбу. Это был ее первый визит в родное гнездо после отъезда, и Люба поразилась, как изменилась сестра. Вроде внешне перемена не сильно бросалась в глаза – ну, чуть поярче Маша стала одеваться, краситься начала, платье по моде, и все же главное не это. Она сразу же поставила себя выше других: через каждое слово у нее вылетало: «А вот у нас в городе», в ее взгляде сквозило легкое презрение. И настолько Любе было за сестру совестно, что она посреди свадьбы отозвала ее в сени и напрямик высказала:

– Мань, ты чего куксишься? В городе живешь? Так и славно. Вон, видишь, Катька Сидорчук тоже в город переехала, за городского замуж вышла, а морду не воротит. Дядя Василий и вовсе из города к нам переместился, да чего говорить, я ведь тоже училище в городе закончила, да только не плюю на всех. Ну прямо неудобно за тебя.

– Люба, я тебя не понимаю, – дернулась Маша. – Что я такого сделала? Я себя нормально веду, а если у вас гости ложками едят, будто на поминках, а вилки не признают, если у вас, кроме самогонки, и в рот ничего не берут да матерятся через каждое слово, так с этим, извини, я мириться не собираюсь!

Любу обидели такие слова. Надо же! Вилки ей подавай! Матов она слышать не может!

– Ты чего из себя цацу корчишь? Забыла, как сама ту же самогонку пила? Или, может, я не слышала, как ты матюгаешься? Ну живут эти люди так, их не переделаешь, зато они добрые, матери помогают. Когда отец умер, кто, думаешь, здесь хвостался? А вот те самые тетки, которые пьют да матерятся, а ты даже не приехала. Между прочим, пьют они только на праздниках, а матерятся… Ты вот сама бы попробовала так жить, воду из колонки таскать, дрова пилить, за поросенком ходить, так, может, еще и не так бы материлась!

Разговор никакого толку не принес. Мария еще больше стала фыркать, а в конце свадьбы и вовсе наговорила всем гадостей и умчалась назад в город. Потом сестра долго не появлялась, приехала только, когда Любиному сыну Димке было два с половиной года.

Лето стояло жаркое, сухое. Дождей почти не было, засуха – для огорода тяжелая пора, зато для отдыха – милое дело. Маша отдыхала от души, а потом, когда уже собралась домой к себе, в город, возвращаться, глянула на Любу, как та с ведрами таскается, и предложила:

– Давай Димку на выходные заберу, в парк с ним сходим, на качелях покачается, в зоосад зайдем. Пусть хоть город посмотрит, нечего дикарем расти.

Любе слова про дикаря не понравились, но мальчонку она отпустила. А чего, в самом деле, пусть Мария заберет на два-то дня. Она, Люба, хоть по дому управится.

Маша Димку увезла, а в понедельник мальчика вернула. Все было хорошо, у мальчонки столько впечатлений осталось! Да и сама Мария вроде была довольна, и после того раза она стала забирать племянника чаще. Наденет, бывало, на Димку шмотки покрасивее и утартает с ним на два, а то и на три дня. А потом и вовсе стала привозить мальчишку назад в ярких костюмчиках, с красивыми дорогими игрушками, с целыми пакетами печенья, конфет, яблок.

Как-то после одного такого выходного Павел, муж Любы, спросил сына:

– Ну, рассказывай, сынок, куда ездил, где был. В зоосаде был? Тебе там мартышек тетя Маша показывала? Расскажи папе.

И вдруг услышал:

– Ты мне не папа! У меня дгугой папа, он меня на кагуселях катав, могоженое мне попупав, а в съедующий газ он мне ивосипед пупит, – прокартавил малыш.

Ясное дело, такой оборот событий превратил Павла в бешеного мавра.

– Что еще там за папаши? – кричал он на жену. – Вы с сестрицей сговорились! Это что же получается, я