окончания колледжа я вернулась из Сан-Франциско в Шанхай, мне было семнадцать, почти восемнадцать, и… Ну, он ведь человек привлекательный, привлекательный для меня, хотя иногда очень жестокий. Очень жестокий.

— Как это проявляется?

— Он верит в личную месть, считает, что мужчина — если он настоящий мужчина — имеет право мстить. В Квиллане очень сильно мужское начало. Он всегда был добр ко мне. И сейчас добр. — Она изучающе посмотрела на него. — Квиллан до сих пор помогает мне деньгами, до сих пор платит за эту квартиру.

— Ты не обязана рассказывать мне это.

— Я знаю. Но мне хотелось бы — если ты готов выслушать. Тогда ты сможешь принять решение.

Он оценивающе посмотрел на неё.

— Хорошо.

— Видишь ли, отчасти это оттого, что я — евразийка. Большинство европейцев здесь нас презирает — открыто или тайно, — в частности англичане. Линк, просто выслушай меня до конца. Большинство европейцев презирает евразийцев. Евразийцев презирают все китайцы. Поэтому нам всегда приходится защищаться, нас почти всегда в чем-то подозревают, почти всегда считают, что мы вне закона, что мы — дешевые подстилки.

Господи, какое отвратительное американское выражение! Какая это на самом деле гнусность, вульгарщина и дешевка. И как это наглядно характеризует американского мужчину — хотя, как ни странно, именно в Штатах я обрела чувство собственного достоинства и преодолела свой евразийский комплекс вины. Квиллан многому научил меня и во многом сформировал. Я ему признательна. Но я не люблю его. Вот что я хотела сказать. Хочешь ещё кофе?

— Да, спасибо.

— Я сварю. — Орланда встала, походка у неё была чувственная, хоть это получалось само собой, ненамеренно, и он снова выругался про себя, кляня судьбу.

— Почему же ты рассталась с ним?

Она с грустным видом рассказала про Макао.

— Я позволила этому парню уложить себя в постель и спала в ней, хотя между нами ничего не было, ничего: бедняга выпил лишнего и ни на что не годился. На следующий день я сказала ему, что он был великолепен. — Это прозвучало спокойно и прозаично, но Бартлетт почувствовал скрытую за внешней невозмутимостью боль. — И все как бы ничего, но кто-то донес Квиллану. Как и следовало ожидать, он был взбешен. А я не нашла что сказать в свою защиту. Это случилось… Квиллан тогда был в отъезде. Я понимаю, это не оправдание, но я уже научилась получать удовольствие в постели и… — По её лицу пробежала тень. Она пожала плечами. — Джосс. Карма. — Таким же негромким голосом она поведала о мести Квиллана. — Он такой, Линк. Ему было от чего прийти в бешенство, я провинилась.

Под шипение пара стали падать первые капли кофе. Не переставая говорить, она нашла чистые чашки, свежее домашнее печенье и новую накрахмаленную скатерть, но мысли обоих были сосредоточены на любовном треугольнике.

— Я по-прежнему иногда вижусь с ним. Так, поговорить. Мы теперь только друзья, и он относится ко мне хорошо, а я делаю что хочу, встречаюсь с кем хочу. — Она выключила пар и повернулась к нему. — Мы… четыре года назад у нас родился ребенок. Я хотела его, а Квиллан нет. Он сказал, что я могу рожать, но должна сделать это в Англии. Девочка сейчас в Португалии с моими родителями: отец на пенсии, и она живет с ними. — По щеке у неё скатилась слеза.

— А это он придумал, что ребенок должен оставаться там?

— Да. Но он прав. Раз в год я езжу туда. Родители… моя мать так хотела, чтобы у меня был ребенок, она умоляла оставить его. Квиллан великодушен по отношению к ним тоже. — Слезы уже ручьем катились у неё по лицу, но плакала она беззвучно. — Так что теперь ты знаешь все, Линк. Я никому этого не рассказывала, кроме тебя. Теперь ты знаешь, что я… я не была верной возлюбленной и что я… я никудышная мать…

Он подошел к ней, прижался вплотную и почувствовал, как она тает, стараясь сдержать всхлипывания, ухватившись за него, вбирая в себя его тепло и силу. Он успокаивал её, она льнула к нему всем телом, тепло и нежно.

Успокоившись, она встала на цыпочки, поцеловала его — поцелуй был легкий, но удивительно нежный — и посмотрела в глаза. Он тоже поцеловал её.

Они смотрели друг на друга, словно пытаясь что-то увидеть, потом поцеловались снова. Страсть нарастала, и казалось, это будет длиться вечно, но, увы, оба почти одновременно услышали, как открывается входная дверь. Они отстранились друг от друга, пытаясь отдышаться и прислушиваясь к биению своих сердец, а из прихожей донесся грубый голос ама:

— Вэййй?

Орланда слабым движением пригладила волосы и полупожала плечами, как бы извиняясь.

— Я на кухне, — крикнула она на шанхайском диалекте. — Иди, пожалуйста, в свою комнату и не показывайся, пока я тебя не позову.

— Вот как? А что, этот заморский дьявол ещё здесь, да? А продукты? Я тут кое-что принесла!

— Оставь у двери!

— О-хо-хо, хорошо, Молодая Хозяйка. — Ама с ворчанием ушла. Дверь за ней с грохотом захлопнулась.

— Они всегда так хлопают дверями? — спросил Линк. Сердце у него ещё колотилось.

— Да, похоже, что так. — Её рука уже опять была у него на плече, а пальцы ласкали ему шею. — Извини.

— Извиняться не за что. Как насчет ужина?

Она задумалась.

— Если ты будешь с Кейси.

— Нет. Только с тобой.

— Линк, я думаю, лучше не стоит. Нам сейчас ничего не грозит. Давай просто попрощаемся.

— Ужин. В восемь. Я заеду за тобой. Выбери ресторан. Шанхайскую кухню.

Она покачала головой.

— Нет. И так уже все слишком стремительно. Извини.

— Я заеду за тобой в восемь. — Бартлетт слегка поцеловал её и направился к двери. Она сняла с вешалки его плащ и помогла надеть. — Спасибо, — тихо поблагодарил он. — Нам ничего не угрожает, Орланда. Все будет хорошо. До встречи в восемь. О'кей?

— Лучше не стоит.

— Может быть. — Он как-то странно улыбнулся. — Какой уж будет джосс — карма. Про богов забывать нельзя, а? — Она промолчала. — Я буду здесь в восемь.

Она закрыла за ним дверь, медленно подошла к креслу и села в глубоком раздумье, гадая, не отпугнула ли его, и с ужасом допуская, что так оно и есть. Придет ли он в восемь? А если придет, то как удержать его на расстоянии? Как, играя, довести до того, чтобы от желания он потерял голову? Потерял голову настолько, чтобы жениться на ней.

От тревожных мыслей её даже подташнивало.

«Нужно спешить. Кейси крепко взяла его в оборот, обвила, как змея своими кольцами. Я могу противопоставить этому лишь хорошую кухню, домашний уют и любовь. Любить, любить и любить, давать ему все, чего не может дать она. И никакой постели. Кейси заполучила его именно таким путем. Я должна действовать так же. И тогда он будет мой».

Орланду охватила слабость. «Все прошло отлично», — решила она. Потом снова вспомнила сказанное однажды Горнтом: «По закону вечности в ловушку брака попадается каждый мужчина. В силу вожделения или жажды кем-то обладать, из-за алчности, ради денег, из страха, по лености — так или иначе, но попадается. И ни один мужчина никогда не женится по своей воле на любовнице».

«Да. Квиллан опять прав. Но он ошибается на мой счет. Меня половина вознаграждения не устроит. Я постараюсь получить все. Я хочу, чтобы у меня был не только „ягуар“ и эта квартира со всем её содержимым, но и дом в Калифорнии, а самое главное, богатство в Америке, а не в Азии, где я буду уже не