шел за его запахами, порой прижимался лицом к его зданиям, чтобы почувствовать их тепло, порой в гневе царапал, крошил его кирпичные и каменные поверхности.

Было несколько мест и улиц, куда вход ему был заказан с тех пор, как он узнал, что у других на них больше права, чем у него, — не у шаек алкоголиков, пьющих денатурат, которые жили, не разбирая места и времени, не у растущей армии молодых людей, которые беспокойно перемещались с места на место по городским кварталам, но у бродяг вроде него самого, которые, несмотря на имя, данное им миром, перестали бродить, прилепившись к той или иной территории, к своему «участку». Все они вели жизнь одинокую, почти никуда не вылезая из собственного лабиринта улиц и зданий; неизвестно, они ли выбрали себе местность или же сама местность позвала их и приняла, однако у каждого кусочка города появился теперь, можно сказать, свой дух-хранитель. Нед знал некоторых из них по именам: Джо Салатник, который обитал на улицах возле Св. Мэри Вулнот, Черный Сэм, который жил и спал в окрестностях Коммершл-роуд, между Уайтчепелом и Лаймхаусом, Гоблин Харри, которого видели только у Спитал-филдса и Артиллери- лейн, Чокнутый Фрэнк, который постоянно ходил по улицам Блумсбери, Одри-итальянка, которую всегда можно было найти в местах рядом с Уоппингом, там, где доки (это она приходила к Неду в укрытие много лет назад), и Аллигатор, который никогда не покидал Гринвич.

Но все они, подобно Неду, жили в мире, видном лишь им одним; порой он сидел на каком-нибудь пятачке часами, пока контуры и тени места не начинали казаться более реальными, чем проходившие мимо люди. Он знал места, куда приходили несчастные, был один угол на перекрестке трех дорог, где он много раз видел образ отчаяния: мужчина, раскинувший перед собою руки и расставивший ноги, женщина, обхватившая себя за шею и плачущая. Он знал места, где всегда занимались сексом, после он чувствовал этот запах, приставший к камням; знал он и места, которые посещала смерть, — камни хранили и эту отметину. Те, кто проходил перед ним, едва замечали его присутствие, хотя некоторые иногда шептали друг другу: «Бедняга!» или «Жалость какая!» — перед тем как заторопиться дальше. И все-таки был один случай: он шел по обочине Лондон-уолл, как вдруг перед ним появился мужчина и с улыбкой спросил его:

— Что, все тяжело тебе?

— Тяжело? Ну, ты спросил.

— Да, спросил. Все плохо тебе?

— Знаешь, я тебе так скажу: не так уж и плохо.

— Не так уж и плохо?

— Бывало и похуже, если вспомнить за все время.

— А сколько времени было, Нед, когда мы с тобою в тот раз встретились?

И человек приблизился к нему, так что Неду стала видна темная ткань его плаща (в лицо незнакомцу он не смотрел).

— А сколько сейчас времени, сэр?

— Ну вот, теперь уж ты спросил.

Человек засмеялся, а Нед опустил глаза на трещины, покрывавшие тротуар.

— Ладно, — сказал он этому полуузнанному незнакомцу, — пойду я, что ли.

— Поторапливайся, Нед, поторапливайся.

И Нед пошел прочь, не оглядываясь, не вспоминая.

По мере того как он старел в городе, состояние его ухудшалось: теперь им владели усталость и беспокойство, а все его ожидания постепенно уменьшались, стихали, подобно птице, на клетку которой набрасывают лоскут. Однажды ночью он стоял перед салоном-магазином электротоваров и наблюдал за тем, как на выстроенных в ряд телевизорах мелькают одни и те же изображения: в программе, видимо, детской, показывали мультфильм с какими-то животными, скачущими по полям, садам и оврагам; по их насмерть перепуганному виду Неду было ясно, что они пытаются от чего-то убежать, а когда он снова открыл глаза, то увидел волка, сдувающего трубу с домика. Нед прижался лицом к стеклянной витрине и стал шевелить губами в такт словам, которые произносил волк: «У-у-у! Сейчас от вашего дома ничего не останется!» Эти образы крутились у него в голове всю ночь, делаясь все больше и ярче, пока не охватили собой все его спящее тело, и на следующее утро он проснулся, пораженный собственным гневом. Он бродил по улицам, выкрикивая: «Пошли вы! Валите все куда подальше! Пошли вы!» — но голос его часто тонул в реве дорожного движения.

Спустя несколько дней он начал внимательно изучать каждого, кто проходил мимо него: вдруг найдется кто-нибудь, кто знает, или помнит его, или даже готов прийти ему на помощь. Увидев молодую женщину, бесцельно глядящую на витрину мастерской по ремонту часов, он заметил в ее лице всю ту теплоту и жалость, что некогда могли его защитить. Он пошел за ней по Леден-холл-стрит и вверх по Корнхиллу, Паултри и Чипсайду, к Св. Павлу, собрался было окликнуть ее, но тут, повернув за угол Аве- Мария-лейн, она присоединилась к толпе, наблюдавшей за сносом каких-то старых домов. Когда Нед шел за ней, земля дрожала у него под ногами. Он инстинктивно взглянул вверх, на выпотрошенные изнутри дома: с улицы видны были раковины и камины, а огромный железный шар тем временем раскачивался и бил по наружной стене. Толпа радостно шумела, воздух наполнялся мелким мусором, от которого у Неда во рту стоял кислый вкус. В этот момент он потерял ее из виду; он заторопился вперед к Св. Павлу, окликая ее, а старые дома у него за спиной изрыгали пыль.

Тогда-то, после этого случая, у него и начался период, который называют «странным временем». От измождения и плохого питания он ослаб до такой степени, что даже вкус собственной слюны вызывал у него тошноту; его насквозь пронизывали холод и сырость, заставляя тело непрерывно трястись в лихорадке. Теперь он большую часть дня разговаривал сам с собой: «Да, — говорил он, — время идет. Время явно идет». На этом он вставал с земли, оглядывался, а после снова садился. Ходил он, нерешительно выписывая любопытные кренделя: делал несколько шагов назад, потом останавливался, чтобы снова двинуться дальше. «Нечего тут всякой швали околачиваться», — сказал ему один полицейский. Нед, неподвижно стоявший посередине двора, стал ждать — ему не терпелось услышать продолжение, — но тут его грубо вышвырнули на проезжую часть. Теперь он слышал слова, вызывавшие его интерес, потому что повторялись как будто бы по определенной схеме: например, в один день он часто слышал слово «огонь», а в другой — «стекло». Его то и дело посещало видение, в котором ему представлялась собственная фигура, наблюдающая за ним издалека. А порой, когда он сидел, растерянный и одинокий, то замечал краем глаза тени и неясные образы других, странно двигавшихся и разговаривавших, — «как в книжке», говорил он. А иногда еще и начинало казаться, что эти тени узнают Неда, знакомы с ним: они ходили вокруг, бросая на него взгляды. Он же окликал их: «Пожалейте. Подайте что-нибудь, хоть корочку сухую».

Когда он поднялся с деревянного пола, его мучила жажда, а горло саднило, словно он раз за разом выкрикивал одно и то же слово. «А с какой стати им меня жалеть?» — думал он, уходя от реки. Стояло холодное, серое утро, и Нед чувствовал запах горящего тряпья или мусора, шедший от многоэтажек Тауэр- хамлетс, справа от него. Он вышел на Коммершл-роуд и, подняв руку над головой — она отбросила легкую тень на его лицо, — увидел Черного Сэма, лежащего у входа букмекерской конторы: тело его было завернуто в тяжелое одеяло, скрывая лицо и грудь, но обуви на нем не было, и его босые ноги торчали на улицу. Нед перешел дорогу и сел сбоку от Сэма; рядом с тем стояла полупустая бутылка, и он потянулся, чтобы взять ее.

— Не трожь, — пробормотал Черный Сэм под своим одеялом. — Кому сказал, блядь!

Потом он откинул одеяло, и они взглянули друг на друга без враждебности. Горло у Неда по- прежнему саднило, а заговорив, он ощутил во рту вкус крови.

— Ты чувствуешь, Сэм, как горелым пахнет? Что-то где-то горит.

— Это солнце. Что такое с этим солнцем? — И Сэм потянулся за бутылкой.

— Так, — сказал Нед. — Так, это уже что-то.

— Утро-то, Нед, холодное, темное, солнца нет, вот такие вот дела.

— Появится, — прошелестел он. — Появится. — Перед ними поднялся столб дыма, и Нед в тревоге бросил на него взгляд. — Бежать я не собираюсь, — сказал он. — Что я такого сделал?

Черный Сэм что-то шептал себе под нос, и Нед в нетерпении склонился к нему, чтобы услышать.

— Все крутится и крутится, — говорил тот. — Все крутится и крутится.