лишь небольшая колонна из камня, называемая Махадью, что на тамошнем языке означает великого Господа. И что подобныя сооружения существуют в Африке и являются Храмами в честь Молоха. Даже Египетское слово Обелиск, сказал я, означает освященный камень.

А он мне в ответ: ах, мастер Дайер, как говорят пророки, старикам мечты мечтать, молодым же видения видеть, а ты еще молод.

Небо делалось замечательно темным, сильный ветер носился вокруг постройки. Видите, сказал я, как архитравы поставлены на верхушки отвесных камней, до того странно, что словно бы в воздухе висят? Однако ветер унес мои слова от него, присевшего с правильцем и карандашом. В Геометрии, выкрикнул он, кроется ключ к сему величию; естьли пропорции верны, то по моим вычетам внутренняя часть есть десятиугольная фигура, возведенная на основаниях четырех равносторонних! Треугольники! Я подошел к нему со словами: кое-кто полагает, что они суть люди, перевоплощенные в камень; он же не обращал на меня внимания, лишь стоял, откинувши назад голову, и продолжал: вот видишь, Ник, тут важна точность в их расположении по отношению к небесам, ибо размещены они так, чтобы определять местоположение Планет и неподвижных Звезд. Из чего я заключаю, что у них имелись магнитные компасные приборы.

Тут припустил крупными каплями дождь, и мы укрылись под балкою, сделанной из одного огромного камня, глядя, как он от влаги из серого превращается в синий и зеленый. Когда же я прислонился к камню спиною, то ощутил в материи труды и страдания тех, кто его воздвиг, мощь Того, Кто владел их воображением, и отметины Вечности, тут присутствующей. Мне слышны были крики и голоса давно ушедших, однако я закрыл на них глаза и, дабы отвратить безумие, уставился на мох, коим оброс камень. Естьли поразмыслить, сказал я сэру Христ., то Мемфисская пирамидда стоит около трех тысяч и двух сот лет, что есть возраст короче, нежели у этого сооружения; однако строили ее двадцать лет, и три ста шестьдесят тысяч человек непрерывно над нею трудились. Сколько народу работало здесь и какой срок? А после, помолчавши, я продолжал: основание пирамидды того же точно размеру и формы, что Линкольнс-инн-фильдс,[42] я же порою мысленно воображаю себе пирамидду, что вздымается над вонючими Лондонскими улицами. Покуда я говорил, небо прояснилось, облака отлетели, и с первыми лучами Солнца я взглянул в сторону сэра Христ. Его же черты, казалось, переменились: он не слыхал ничего из моих рассуждений, но сидел, откинувшись головою на камень, бледный, как полотно, и в крайней степени расстройства. Тому, что зовется снами, я значения не придаю, сказал он, да только сейчас было мне виденье — мой мертвый сын.

Уже стоял вечер, и в косых лучах Солнца, блиставших на земле позади камней, мы без труда различали могильные курганы, что попадаются тут в большом количестве; глядючи на них, они привели мне на мысль следующия слова: чудный берег, где время дикое бушует.[43] При виде теней, которыя отбрасывал теперь на низкую траву Стон-хенж, лицо сэра Христ. прояснилось: ну вот, говорит, Ник, видишь теперь, что тени сии, естьли находиться на определенном возвышении, отмеряют время суток. Нетрудно расположить колонны так, чтобы каждый день в такое-то время тени видны были на прежнем месте, продолжал он, и я рад утверждать, что логарифмы суть искусство от начала до конца британское. И снова книжицу свою вытаскивает, а мы меж тем направляемся к нашим лошадям — те жевали себе потихоньку траву. В качестве следствия к предшествовавшим словам присовокуплю, что сын сэра Христ. умер от припадка судорог в чужой стране, вести о каковом происшествии мы получили, спустя несколько месяцев после событий, здесь описываемых.

И вот теперь картины сии снова возвращаются ко мне, и я, даром что сижу у себя в конторе, двигаюсь вспять и, оказавшись в прошлом, вижу лицо сэра Христ., каким оно некогда было в тени Стон- хенжа. Воистину время есть громадное логовище страха, вкруг коего обвивается змий и, обвиваючись, себя самого кусает за хвост. Нету времени иного, кроме настоящего; каждый час, каждая доля часа, каждый миг — все в настоящем, все, достигнувши конца, начинается вновь и бесперерывно кончается: начало, что длится в вечном конце.

То предложение я уж написал, говорит Вальтер, оборачиваясь ко мне лицом.

Я взглянул на него, потирая глаза: так читайте мне его, ах Вы, эдакий…

…Он же перебивает своей декламацией: великая колокольня на западной стороне Лаймгаусской церкви подымается, не взирая на то, что работникам не достает Портландского камня, каковое обстоятельство несколько препятствовало продвижению дела.

Сказано прекрасно, говорю я, улыбаясь ему, да только поддайте еще немного: ничего иного под рукой не имеется, естьли не считать земли и мусора, вычищенных из-под сводов. Ваш почтенный слуга, Николас Дайер.

На сем закончить?

На сем закончить.

Дабы разъяснить это дело и перевести стрелки часов, а с тем вернуться в нынешнее мое состояние, скажу: там, где теперь стоит моя Лаймгаусская церковь, в древности располагалось огромное болото или топь, бывшая местом захоронений в Саксонския времена; могилы обрамлял здесь известняковой камень, а под ними лежали гробницы более старыя. Рабочие мои нашли здесь урны и засовы, сделанные из слоновой кости, что некогда пристегнуты были к деревянным гробам, а подле них прах и черепа. Воистину Некрополь сей был огромен, однакожь в нем и ныне сыщется сила, ибо древние мертвецы источают некую субстанцию, и та сделается частью нового строения, вошедши в его плоть. При свете дня мой Известняковой Дом[44] станет притягивать и завлекать в свои двери всякого, кто пройдет мимо; ночью же он будет громадным скоплением теней и туманностей, являющих собою воздействие многих веков до начала времен. Как бы то ни было, работа нынче предстояла спешная, ибо для освящения сего места мне требовалась жертва. В сих делах важны заповеди Мирабилиса касательно до обрядов, как я уже объяснял выше; впрочем, двинемся далее.

Церковь свою я построил на Площади висельников, близь Роп-мекерс-фильда и Виржин-ярда, в местах, неподалеку от коих располагалось сообщество мошенников и бродяг, кои жили у общей сточной канавы, впадающей в Темзу. Это поселение закоренелых попрошаек или же бродячего народу (платье их пахнет не лучше Невгата или Тибурна,[45] в лицах же явственны упадок и недуги) было для меня источником довольства, поелику сии поддельные Египтяне (как их называют) суть примеры воздаянья и проделок злой Фортуны; церковь есть их театр, где они могут сделаться предметами наших размышлений. В разговоре с ними принято величать их честным народом, ибо они и вправду суть дети Божьи, а присказка у них вот какая:

В подобных нещастиях они до того закоснели, что иной жизни не ищут: из попрошаек идут в воры, из воров же им прямая дорога на виселицу. Поднаторевши в своем отвратительном ремесле, они настраивают голос на тон, призванный вызывать сочувствие у всякого, кто услышит их Господь благослови Вас, хозяин, да награди Вас Небеса, хозяин; знай себе кричат: не найдется ли полпенни или фартинга, корочки не отломите ли? Подайте нещастному, того гляди погибнет! Будучи сам улишным мальчишкою, ночуя по норам и углам, злокозненные повороты сей жизни сделались мне знакомы: в нашем великом городе имеются целые братства таких. Живут они сообща — ведь сии потерявшие надежду нещастные, и те поддерживают в своем существовании некой порядок и управление среди своих. По правде сказать, эти товарищества устроены не хуже, как любая компания в Англии: один на одной улице промышляет (как я в то время замечал), другой на другой, и никто не захватывает местности — или, как они говорят, обхода, — что им не принадлежит. Они представляют собою общество в уменьшенном размере и будут плодить свою нищую породу из поколенья в поколенье, по самый конец света. А стало быть, место им подле моей церкви — в них содержится отпечаток всей жизни человеческой, ибо протчим до их положения всего один шаг шагнуть. Уж им-то известно: