засунуты в глубь карманов, голова выставлена вперед, подкованные сапоги цепляют булыжник. И никаких улыбок. Нет, они все трое были прекрасными людьми, но неулыбчивыми.

— А, мистер Хэрриот! — Старший Каслинг прищурился на меня из-под обтрепанного козырька старой кепки и сразу перешел к делу. — Он на лугу.

— Хорошо, — сказал я. — Не могли бы вы мне принести ведро воды? Чуть теплой.

Он кивнул, и Харолд молча направился к кухонной двери. Несколько минут спустя он вернулся с видавшим виды ведром в руке.

Я попробовал воду пальцем.

— В самый раз. Очень хорошо.

Мы вышли за калитку в сопровождении двух тощеньких овчарок, и в лицо нам с бешеным восторгом ударил ветер, разгулявшийся на просторе этих высоких пустошей, леденящий старых и слабых, бодрящий молодых и сильных.

По длинному прямоугольнику зеленой травы, отвоеванному у вереска, телята — их было около десяти — пустились бежать от нас следом за матерями. Своего пациента я распознал без труда, — хотя и с болтающейся ногой, он почти не отставал от остальных.

Подчиняясь отрывистым командам мистера Каслинга, собаки кинулись в гущу стада, покусывали за ноги, скалили зубы на грозно опущенные рога и вскоре отогнали в сторону корову с изувеченным теленком. Молодые Каслинги ринулись туда и опрокинули малыша на землю.

Я ощупывал сломанную ногу, подавляя досаду. Конечно, скорее всего мне удастся помочь бедняге. Но уж если ему приспичило сломать ногу, то почему не переднюю? Лучевая и локтевая кости так хорошо и быстро срастаются! А тут — большая берцовая и почти посредине. Это уже не так просто. Но зато все-таки не бедренная! Вот тогда пришлось бы повозиться, и без большой гарантии, что все кончится благополучно.

Моего пациента умело лишили возможности двигаться. Он лежал, распростертый на чахлой траве, Харолд прижимал ему голову, Алан — задние ноги, а их отец — грудную клетку. Слишком часто деревенские ветеринары бывают вынуждены перевязывать, а то и оперировать больное животное, которое не желает сохранять неподвижность, но эти три пары мозолистых рук не давали мохнатому малышу даже шевельнуться.

Я окунул гипсовый бинт в воду, начал накладывать повязку и вдруг обнаружил, что наши четыре головы почти соприкасаются. Теленок был месячный — мы смотрели друг на друга в упор, и все-таки никто не произносил ни слова.

Под разговор работать легче и веселее, особенно если среди ваших помощников окажется прирожденный рассказчик, щедро наделенный суховатым йоркширским юмором. Порой мне приходилось откладывать скальпель, чтобы отхохотаться. Но тут царила гробовая тишина. Свистел ветер, откуда-то донесся жалобный крик кроншнепа, но над теленком склонялись словно бы монахи-отшельники, давшие обет молчания. Мне становилось как-то не по себе. Работа простая, особой сосредоточенности не требует. Господи, ну хоть бы кто-нибудь что-нибудь сказал!

И тут мне в голову пришла блестящая мысль, вдохновленная газетной шумихой. Начну-ка сам для затравки!

— Ну, прямо как Бернард Шоу, верно? — произнес я с веселым смешком.

Мой голос неуверенно замер, тишина вновь стала нерушимой, и через полминуты я уже отчаялся получить ответ. Затем мистер Каслинг прочистил горло:

— Кто-о?

— Бернард Шоу. Ну, вы знаете — Джордж Бернард Шоу. Он ведь тоже ногу сломал… — Я почувствовал, что начинаю виновато бормотать.

Опять наступила тишина, которая теперь меня даже обрадовала. Я кончил бинтовать, облил повязку водой и разровнял ее, набрав под ногти порядочную толику гипса.

Но тут подошла очередь Харолда.

— Он что — здешний?

— Да нет… собственно говоря, нет… — Я решил наложить еще слой бинта, горько раскаиваясь, что затеял этот разговор.

Бинт опустился в ведро, и тут в беседу вступил Алан.

— В Дарроуби проживает, а?

Час от часу не легче!

— Нет, — уронил я небрежно. — Если не ошибаюсь, он обычно живет в Лондоне.

— В Лондоне? — До сих пор головы сохраняли монументальную неподвижность, но при этом нежданном повороте разговора на меня с нескрываемым удивлением посмотрели три пары глаз и три голоса произнесли в унисон сакраментальное название столицы.

Когда потрясение несколько прошло, Каслинги вновь уставились на теленка, и я уже надеялся, что тема исчерпана, но тут мистер Каслинг пробурчал уголком рта:

— Так он, значит, не по сельской части?

— Э… нет… он пьесы пишет.

О том, что Шоу интуитивно распознал в Вагнере великого композитора, я упоминать не стал. Судя по бросаемым в мою сторону косым взглядам, я и так уже наговорил много лишнего.

— Надо дать время гипсу застыть, — пробормотал я взамен, сел на пружинящий дерн, и вновь воцарилась тишина.

Несколько минут спустя я постучал пальцами по всей длине белого лубка. Крепче камня. Я поднялся на ноги.

— Все в порядке, его можно отпустить.

Теленок вскочил и потрусил за матерью, словно с ним ровно ничего не случилось. Гипсовая повязка заметно уменьшила его хромоту, и я улыбнулся. Смотреть на такое никогда не приедается.

— Через месяц я заеду снять гипс, — предупредил я, и мы молча направились к калитке.

А в ушах у меня гудели слова, которые обязательно будут произнесены на этой кухне за обедом: «Чудной он, ветеринар-то. Все толковал невесть про кого в Лондоне. Пишет там чего-то».

Уезжая, я не только ощущал относительность всякой славы, но и зарекался впредь не заводить праздных разговоров про «нездешних».