окатывая его фонтанами брызг. И к тому времени, когда ему удалось уколоть последнего, щеголеватый костюм был весь в желтых пятнах, и мне пришлось опустить стекла в машине, чтобы выдержать его соседство.

Затем мы отправились на большую ферму среди распаханных полей у подножия холмов, где еще сохранялись рабочие лошади. Несколько стойл в длинной конюшне были заняты, и над каждым красовалась дощечка с кличкой: Боксер, Капитан, Бобби, Душка и Ромашка – в двух последних стойлах, естественно, стояли кобылы. Вызвали нас к Томми, заслуженному мерину, ходившему в упряжи, потому что его опять 'заперло'.

Томми был мой старый приятель. У него часто бывали легкие колики, завершавшиеся запором, и я подозревал, что где-то у него в кишечнике затаился вяло текущий колит. Однако шесть драхм истина в пинте воды неизменно возвращали ему здоровье, и я сразу же начал взбалтывать желтый порошок в бутылке для вливаний. Тем временем фермер с работником развернули лошадь в стойле, продернули веревку под носовой ремень недоуздка, перекинули ее через балку и вздернули голову Томми повыше.

Я вручил бутылку Кармоди и отступил на задний план. Он поглядел вверх и замялся. Мерин был рослый и задранная вверх его голова оказалась вне досягаемости. Но тут работник молча пододвинул колченогую табуретку, Кармоди взгромоздился на нее и пошатнулся.

Я следил за ним с интересом. Делать вливание лошадям всегда не просто, а Томми истина, несмотря на его целебную силу, терпеть не мог. В последний раз я обнаружил, что он наловчился задерживать горькую жидкость в горле, не глотая. Я успел его перехитрить, ударив в челюсть снизу как раз в ту секунду, когда он уже собрался выкашлянуть лекарство, которое он и проглотил с оскорбленным видом. Но процедура эта, несомненно, все больше и больше превращалась в состязание умов.

И Кармоди с самого начала был обречен. Приступил он к делу неплохо: ухватил мерина за язык и всунул бутылку за зубы, но Томми тут же наклонил голову вбок, и лекарство потекло на пол из уголка рта.

– Молодой человек, все мимо льется! – раздраженно крикнул фермер.

Студент охнул и попытался направить струю в глотку, но Томми уже распознал в нем дилетанта и полностью овладел положением. Искусно поворачивая язык и покашливая, он избавлялся от лекарства, и меня охватила жалость при виде того, как Кармоди балансирует на скрипящей табуретке, а желтая жидкость плещет и плещет на его одежду.

В заключение фермер заглянул в опустевшую бутылку.

– Ну, что-то коняге, может, и досталось, – кисло заметил он.

Кармоди обратил на него невозмутимый взгляд, вытряхнул из рукава несколько капель истина в растворе и широким шагом покинул конюшню.

На следующей ферме я с изумлением обнаружил в себе садистскую жилку. Хозяин славился свиньями крупной белой породы. Он продавал матку за границу, и у нее надо было взять кровь для проверки на бруцеллез. Извлечь несколько кубиков крови из ушной вены сопротивляющейся свиньи – это задача, ввергающая в дрожь и заматерелых ветеринаров, а поручить ее студенту было явной подлостью, но его холодно самоуверенная просьба в начале вечернего объезда словно усыпила мою совесть. Я протянул ему шприц недрогнувшей рукой.

Работник сунул матке в рот веревочную петлю и крепко затянул пятачок, зацепив за клыки. Это обычный способ, вполне безболезненный, но матка принадлежала к тем свиньям, которые не терпят никаких посягательств на свою особу. Она обладала редкой дородностью и, едва почувствовав во рту веревку, разинула его, как могла шире с протяжным обиженным визгом. Силы этот звук был необычайной, а она продолжала тянуть ноту, словно и не думая переводить дух. Перекричать ее нечего было и мечтать – я только смотрел, как Кармоди под этот оглушительный аккомпанемент наложил резиновый жгут на основание уха, протер поверхность спиртом и воткнул иглу в небольшой сосуд, но безрезультатно. Он попробовал еще раз, однако шприц упрямо оставался пустым. Еще две-три попытки – и, чувствуя, что голова у меня вот-вот развалится на куски, я вышел из свинарника в благословенную тишину двора.

Я неторопливо обогнул свинарник и минуту-две постоял, любуясь видом у дальнего его конца, где визг звучал почти глухо. Но когда я вернулся внутрь, он ввинтился мне в уши, как пневматическое сверло. Совсем взмокший Кармоди – глаза у него заметно вылезли на лоб – при моем появлении оторвал взгляд от уха, которое продолжал бесплодно ковырять иглой. Хорошенького понемножку, подумал я, жестом показал студенту, что хочу попробовать сам, и по счастливой случайности сразу же наполнил шприц темной кровью. По моему знаку работник убрал веревку, и свинья, смолкнув, как по мановению волшебной палочки, принялась благодушно рыться пяточком в соломе.

– Теперь ничего особенно любопытного не ждите, – сказал я, старательно изгоняя из голоса малейший намек на злорадство, когда мы отправились дальше. – Бычок с опухолью на нижней губе. Но стадо интересное – одни голлуэи. Причем эта группа зимовала на пастбище, и закалены они все как на подбор.

Кармоди кивнул. Любая моя попытка расшевелить его разбивалась о стену холодного безразличия. Для меня же это черное полудикое стадо всегда таило особое обаяние. Имея с ними дело, никогда нельзя предугадать заранее, что тебя ждет. Иногда их удавалось изловить для осмотра, иногда нет.

Когда мы подъезжали к ферме, справа от нас по неровному склону холма скатилась черная полна, примерно из тридцати бычков. Работники гнали их через редкие кусты дрока и чахлые купы деревьев туда, где две каменные стенки смыкались под острым углом.

Один работник помахал мне.

– Попробуем веревку на него накинуть, когда он со своими дружками в стенку упрется Такой подлюга, что на лугу к нему и не подступишься!

Они продолжали кричать, размахивать руками, метаться из стороны в сторону, но, наконец, бычки сбились в тесную кучку в углу, тревожно косясь. Их косматые черные загривки словно купались в пару, поднимавшемся от разгоряченных боков.

– Вон он! У него эта штука на морде! – Работник указывал на крупного бычка в центре. Еще не договорив, он начал проталкиваться к нему. Мое преклонение перед йоркширскими сельскими рабочими получило новую пищу, пока я следил, как он пробирается между мечущимися брыкающимися животными. – Как я веревку накину, все хватайте тот конец! Одному его не удержать! – распорядился он хрипло, почти достигнув своей цели.

В его умении сомневаться не приходилось: уверенным движением он точно набросил петлю на шею бычку.

– Попался! – крикнул он. – Веревку хватайте! Теперь он от нас не уйдет!

Словно в ответ бычок оглушительно замычал и ринулся вперед. Работник с отчаянным воплем исчез в гуще черных тел. Веревка ускользнула из-под наших рук. Но когда бычок промчался мимо Кармоди, тот инстинктивно вцепился в проползавшую перед ним веревку и повис на ней.

Я завороженным взглядом следил, как человек и бык несутся через луг. Они удалялись в сторону дальнего склона. Бычок летел, пригнув голову, работая ногами, как скаковая лошадь, студент тоже бежал что есть мочи, но выпрямившись, обеими руками сжимая натянутую веревку с видом непреклонной решимости.

В своей роли беспомощных зрителей работники и я молча смотрели, как бычок внезапно свернул влево и скрылся за невысокими деревцами. Казалось, прошли минуты, прежде чем он вновь появился, хотя на самом деле это заняло считанные секунды. Но мчался он теперь еще быстрее, черной молнией мелькая между кустами. Против всякого вероятия Кармоди все еще держал веревку и все еще сохранял вертикальную позицию, но длина его шага увеличилась до немыслимости, и казалось, что ноги его попеременно касаются дерна через каждые двадцать футов, если не больше.

Я подивился такому упорству, но развязка приближалась неумолимо. Еще несколько гигантских парящих прыжков – и он хлопнулся наземь ничком, но веревки не выпустил. Бычок, припустив еще пуще, повернул в нашу сторону, играючи волоча за собой неподвижное тело, и я содрогнулся, заметив, что путь его лежит по длинному ряду коровьих лепешек.

И вот, когда Кармоди, лицом вниз, проволочился через третью, я вдруг почувствовал, что он мне нравится. Его руки, наконец, разжались, но он продолжал неподвижно лежать, и я кинулся к нему на помощь. Поднявшись, он коротко меня поблагодарил и невозмутимо устремил взгляд на дальний край луга,