опочивальни я должен был бы отлучаться от Александра по ежедневным делам, требовавшим моего присутствия. Теперь же всякий, кто приходил, видел рядом с царем всего лишь персидского мальчика с опахалом или с чашей, приносящего свежие простыни, когда Александра охватывал озноб, протиравшего царя губкой и менявшего ему одежды или просто сидящего невдалеке, на небольшой подушке у стены. Я был в безопасности: никто не завидовал моему положению теперь; один лишь человек на свете мог бы отнять его у меня, но этот человек давно был белым прахом на небесном ветру…

Отослав великих государственных мужей, царь оборачивался ко мне, встречая понимающий взгляд. Я держал под рукою одного-двух рабов, которые могли что-то принести-унести, но все нужды Александра оставил своим заботам. Поэтому люди попросту не замечали меня, как не замечали подушек или кувшина с водой. По старому обычаю, во дворец присылали свежую родниковую воду, которая всегда была излюбленным напитком персидских царей. Она освежала Александра, и я смотрел за тем, чтобы на столике у постели, в земляном охлаждении, всегда стоял полный кувшин.

Ночью я раскладывал свой тюфячок как можно ближе к царскому ложу. До воды он мог достать сам; если требовалось что-то еще, я всегда знал о том заранее. Порою, если лихорадка не давала ему уснуть, Александр говорил со мной, вспоминая тяготы старых походов и былые раны, чтобы доказать: скоро, очень скоро он одержит верх над болезнью. Он никогда не вспоминал о скверных, суливших смерть знамениях, как никогда не говорил о сдаче посреди продолжающейся битвы. Болея уже с неделю, он все еще убеждал меня, что не более чем через три дня пустится в новый поход.

— Сперва я могу отправиться и в паланкине; выйдем, как только спадет мой жар. Эта лихорадка — ерунда по сравнению с тем, что я переносил прежде.

Друзья уже перестали просить Александра впустить лекаря.

— Мне не нужно дважды заучивать один и тот же урок. Багоас помогает мне не хуже любого врачевателя.

— Я бы с удовольствием помог, если б ты только позволил, — говорил я, когда все эти люди выходили. — Лекарь заставил бы тебя отдохнуть. Но ты думаешь: «Лекарь? Нет, это всего лишь Багоас» — и поступаешь как хочешь.

В тот день Александр вновь отправился в паланкине совершать жертвоприношение ради благополучия армии. Ему впервые пришлось служить богам, не вставая с ложа.

— Воздать почести богам необходимо. Ты должен хвалить меня за послушание и покорность, мой милый тиран. Мне хотелось бы выпить немного вина, но я даже не прошу о нем.

— Пока рано. Здесь, на твоем столе, лучшая вода во всей Азии. — Когда царя навещал Медий, я не отходил ни на шаг из страха, что этот дурак принесет ему вино.

— Да, вода чудесная. — Александр осушил чашу; он всего лишь поддразнивал меня.

Когда его охватывало игривое настроение, я уже знал: у него жар. Но этим вечером лихорадка трясла его меньше обычного. Я возобновил свои мысленные клятвы, обещая отдать богам все, что у меня есть, в обмен на его выздоровление. Когда Александр выступил против скифов, знамения были скверными, но принесли лишь тяжкую болезнь. Я спал, вновь охваченный надеждой.

Разбудил меня голос Александра. Было все еще темно — часы ночной стражи.

— Почему ты не растолкал меня? Мы потратили половину ночи. Что ты наделал! Раньше полудня мы не дойдем до воды. Почему никто не разбудил меня?

— Аль Скандир, — взмолился я, — это был сон. Мы вовсе не в пустыне.

— Выставь охрану у лошадей. Про мулов забудь. С Буцефалом все в порядке?

Глаза Александра смотрели прямо сквозь меня. Я обмакнул губку в теплую воду реки и протер ему лицо.

— Посмотри, это я, Багоас. Так лучше? Царь оттолкнул мою руку со словами:

— Вода? Ты с ума сошел? Воинам нечего пить! Он бредил в жару в то время, когда обычно ему становилось легче. Я потянулся к чаше на краю стола.

Она была полна лишь наполовину, и даже в темноте я увидел, что жидкость не прозрачна. Вино. Кто- то был здесь, пока я спал.

Едва владея своим голосом, я тихо спросил:

— Аль Скандир! Кто принес вино?

— У Менедаса есть вода? Ему надо дать первому, у него лихорадка.

— У нас у всех есть вода, правда-правда. — Я выплеснул чашу и, ополоснув ее, налил туда воды из большого кувшина.

Александр жадно выпил ее.

— Скажи, кто дал тебе вина?

— Иоллий.

Что могло это значить? Так звали царского виночерпия. В бреду Александр мог только это и подразумевать. Но с другой стороны, Иоллий приходился братом Кассандру.

Я отошел, чтобы спросить у ночного стража-раба, и нашел того спящим. Я никого из них не просил служить и днем, и ночью, как делал это сам. Потому я оставил его там, где он был: предупрежденный заранее, он мог избегнуть кары.

Александр неспокойно дремал, ворочаясь до самого утра. Лихорадка не отпустила его, как было всегда в это время. Когда царя отнесли к алтарю и вложили ему в руку чашу для возлияния, она так тряслась, что половина пролилась прежде, чем он сумел опрокинуть ее над алтарем. Эта перемена произошла после того, как Александр глотнул вина. Клянусь, он уже поправлялся, когда это произошло.

Уснувший раб ничем не смог ответить на мои гневные вопросы; должно быть, он проспал всю ночь.

Царский двор последовал моему приказу, и раб получил порку освинцованной плетью. Стражники, стоявшие той ночью на часах, тоже ничего не знали; допрашивать их было не в моей власти. Охранять бассейн куда сложнее, чем опочивальню: кто-то мог забраться сюда со стороны реки.

Тот день был мучительно жарким. Александр попросил отнести его к фонтану в саду, в тень дерев. Только там можно было поймать хотя бы слабое дуновение ветерка. Я заранее набил летний домик всем, что могло ему понадобиться. Укладывая царя на ложе, я расслышал новый хрип в его дыхании.

— Багоас, ты не поможешь мне чуть-чуть приподняться? Что-то свербит меня здесь, — Александр прижал руку к боку.

Он был обнажен, если не считать тонкого покрывала. Ладонь его закрыла рану от маллийской стрелы, и, кажется, именно тогда я понял все.

Найдя несколько подушек, я уложил Александра повыше. Отчаяние было бы предательством, пока он продолжал сражаться. Он не должен заметить его в моем голосе, в нежности моих рук…

— Не стоило мне пить вина. Сам виноват, это я попросил тебя. — Он задыхался даже после нескольких слов и вновь зажал рану.

— Я не давал тебе вина, Аль Скандир. Ты не помнишь, кто сделал это?

— Нет. Нет, оно просто стояло в чаше. Я проснулся и выпил.

— Может, Иоллий принес?

— Не знаю, — Александр прикрыл глаза.

Оставив его отдыхать, я уселся неподалеку, прямо на траву. Но царь отдыхал для того лишь, чтобы говорить снова. Отдышавшись, он послал за главой телохранителей. Я сходил и жестом пригласил его. Александр сказал ему:

— Общий сбор. Всем военачальникам собраться… во внутреннем дворике… ждать приказов.

Тогда я понял, что и он сам тоже начал догадываться.

«Он не станет устраивать прощание, — думал я, качая опахалом, чтобы охладить Александра и отогнать от его ложа докучливых мух. — Он не сдастся. И я тоже не должен сдаваться».

С переправы пришли друзья, явившиеся осведомиться о здоровье царя. Я встретил их, чтобы предупредить: ему сложно говорить. Когда они приблизились, Александр прошептал:

— Пожалуй… я бы… вернулся.

Позвали носильщиков. На пароме люди обступили паланкин, но Александр, обведя их взглядом, позвал:

— Багоас!