— С этой минуты вы все — мои родичи, каждый из вас. — Голос Александра дрогнул, уже без всяких сомнений. Раскинув руки, царь шагнул вперед.

Я перестал считать, сколькие же пробирались к нему, чтобы поцеловать. Щеки Александра блестели: возможно, они попробовали на вкус его слезы.

Весь остаток дня Александр провел, заново распределяя должности полководцев между персами и македонцами, — и ни один персидский военачальник не потерял при этом лица! Кажется, это не доставило царю больших усилий. Я верю, что все это было задумано им с самого начала.

Александр лег в постель, смертельно уставший за день, но на лице его играла улыбка триумфатора. Что ж, он заслужил это.

— Они передумали, — радостно сообщил мне царь. — Так я и знал. Мы все-таки давно уж вместе.

— Аль Скандир, — позвал я, и он обернул ко мне свою улыбку. Слова уже плясали на кончике моего языка, так что я едва не сказал: «Я видел величайших гетер Вавилона и Суз. Я видел самый цвет ремесла, жриц любви из Коринфа. Я думал, что и сам чему-то научился на поприще искусства. Но венок победителя твой».

Как бы там ни было, нельзя быть совершенно уверенным, что тебя поймут верно; и потому я сказал Александру:

— Кир мог бы гордиться подобным свершением.

— Кир?.. Ты навел меня на мысль. Что бы Кир сделал сейчас на моем месте? Он объявил бы о празднике Примирения.

Царь устроил этот грандиозный пир прежде, чем старые воины отправились по домам. Праздник ничуть не уступал свадьбе, разве что навесы остались в Сузах. Посреди площади у дворца был сооружен огромный помост, откуда все девять тысяч гостей могли бы видеть царский стол, за которым вместе с Александром сидели главные вожди македонцев и персов, а также лидеры всех союзников. Греческие прорицатели и наши маги вместе воззвали к богам. Все бывшие на пиру получали равные почести, разве что по обе руки от Александра сидели македонцы. Он не мог отказать старой, прощенной любовнице — после всех этих слез и поцелуев.

Сам я, конечно, с восторгом ожидал перемен. При настоящем персидском дворе царский фаворит, даже если он не берет взяток, окружен большим уважением. Никто не позволит себе оскорбить его. Тем не менее положение такого фаворита казалось бледной тенью в сравнении с тем, что я уже имел. Нет, я не горевал, что Гефестион сидел на пиру рядом с царем; то было формальное право хилиарха. Он не воспользовался празднеством Примирения, чтобы упрочить по-прежнему хрупкий мир с Эвменом. Я думал: Аль Скандир знает, ему не пришлось бы просить меня понапрасну.

Поэтому, когда под звуки труб царь поднял большую чашу и призвал богов наделить нас всеми возможными благами, но прежде прочих — согласием меж македонцами и персами, я выпил с ним от чистого сердца и выпил снова: за надежду, вновь воссиявшую на его лице.

Все идет прекрасно, думал я тогда. И уже очень скоро мы отправимся в холмы. Вновь, столько лет спустя, я увижу великие стены прекрасной Экбатаны.

Ветераны былых сражений отправились домой, наделенные любовью и деньгами. Вел их Кратер. В Македонии ему предстояло взять на себя регентство; Ан-типатр же должен был занять его место.

Высокая дворцовая политика. Александр объявил, что Кратер заслужил свой отпуск по болезни. Между тем поговаривали, что царь сам нуждался в отдыхе от бесконечных интриг и препирательств меж: собственной матерью и регентом, которые могли завершиться пролитием крови; по мнению других, Александр счел, будто Антипатр слишком долго правил страною, словно царь. После стольких лет он и впрямь мог возомнить себя царем — но то были всего лишь пустые догадки. Антипатр был верен Александру, но все это время он ожидал, что тот вот-вот вернется. «Он что-то слишком стал зазнаваться», — вот слова самого Александра.

В последней речи, произнесенной перед отправкой воинов домой, царь сказал: «Я оказываю вам честь, доверяя вас Кратеру, моему самому верному стороннику, кого люблю, словно собственную жизнь». Самому верному?.. Это сошло достаточно гладко в прощальной речи, состоявшей из сплошных благодарностей.

Вполне возможно, что, отказавшись пожать руку Эвмену, Гефестион впервые отверг просьбу Александра. Теперь с каждым днем положение все усложнялось. Эвмен снизошел до того, чтобы первым предложить примирение; ни один муж его ранга, однажды отвергнутый, не выйдет вперед вновь. Встречаясь, они обменивались холодными взглядами; порознь они делились своими думами о противнике с любым, кто бывал готов пересказывать их направо и налево.

По всей вероятности, вы думаете теперь: вот, Баго-ас, твой шанс. Любой, кто привык к жизни при дворе, скажет так. Не столь давно я и сам сказал бы то же самое; теперь я молчал. Александр — воитель, о котором ныне люди рассказывают легенды, он был особенным человеком. У Ахилла должен быть свой Патрокл. Ахилл мог любить свою Брисеиду, но Патрокл — его друг до самой смерти. У их могил в Трое Александр приносил жертвы вместе с Гефестионом. Нанесший рану Патроклу погибнет от руки Ахилла. Эвмен понимал это; он знал обоих с мальчишества.

Итак, вместо того, чтобы рассказывать царю о ссоре, подогревая его гнев, я старательно делал вид, что вообще ни о чем не ведаю. Легенда стала частью жизни Александра. Сама его кровь несла ее по жилам. Если кто-то собирался нанести удар этой легенде, пусть то будет Гефестион, но не я. И потом, я еще не забыл то страшное утро в пустыне.

Двор выехал в Экбатану. Стратера осталась в Сузах, под присмотром бабушки. Роксану Александр захватил с собою.

По дороге мы стали свидетелями целого представления. Мидийский сатрап по имени Атропат, слыхавший о суде, который Александр учинил над прочими сатрапами, приготовил ему маленькое развлечение. Когда царь впервые проезжал этой дорогой, он спрашивал о древней расе амазонок, упомянутой Геродотом, — сохранилось ли где-нибудь их племя? Атропату нечего было ответить, и он, должно быть, вынашивал свою идею с тех самых пор.

Как-то утром звонкий клич рога пронесся по горной долине, где мы стали лагерем. К нам скакал небольшой отряд юных всадниц, изысканно вооруженных круглыми щитами и маленькими секирами. Предводительница соскочила с лошади и, салютовав Александру, объявила, что они присланы Атропатом. Ее правая грудь, совсем небольшая, была обнажена, как в легендах. Левую прикрывал хитон, и потому нельзя было судить о ее размере.

Вернувшись к своему отряду, бравая предводительница приказала начать весьма стремительное и живое представление. Наши воины, пожиравшие глазами все эти нагие груди, радостными криками едва не сорвали себе глотки. Александр повернулся к Птолемею:

— Атропат, наверное, совсем выжил из ума. Воительницы? Да это обыкновенные девчушки. По- твоему, они похожи на шлюх?

— Нет, — отвечал Птолемей, — их выбирали за внешность и за верховое искусство.

— За какого же дурачка он меня принимает? Так, мы должны увести их из лагеря прежде, чем воины набросятся на бедняжек. Багоас, сделай мне одолжение.

Скажи им, мне так понравился их парад, что я хотел бы взглянуть на него еще разок. Гидарн, ты можешь найти мне эскорт из трезвых, немолодых мидян? И быстро?

Девушки были еще прекраснее, раскрасневшись после скачки; воины облизывались, словно псы за закрытой кухонной дверью. Когда юные всадницы сызнова начали свое представление, они вновь принялись подбадривать их свистом и криками. В великой спешке Александр собрал подарки. Он избрал украшения, а не оружие, но царские дары все равно были приняты с величайшей благодарностью, и под всеобщий стон седовласые мидяне ускакали прочь со своими подопечными.

Мы разбили лагерь в нагорных лугах Нисы, издавна слывших пастбищами для царских табунов.