девочкам.

Одна из них разжала кулачок, стискивавший шиллинг.

— Спасибо, — сказал Стьюи без малейшего удивления. — До свидания.

Он осмотрел еще нескольких животных и уже снова направился к занавеске, чтобы позвать следующего, но тут через другую дверь вошли два уличных оборвыша, таща бельевую корзинку со всевозможными бутылками и склянками.

Стьюи нагнулся над корзиной и начал с видом знатока перебирать бутылочки из-под соусов, банки из-под маринадов, былые вместилища кетчупа. Наконец он принял решение и заявил:

— Три пенса.

— Шесть, — хором сказали оборвыши.

— Четыре, — буркнул Стьюи.

— Шесть, — пропели оборвыши.

— Пять, — не сдавался мой коллега.

— Шесть! — Их тон стал победоносным.

— Ну ладно, — вздохнул Стьюи, отдал требуемую монетку и начал складывать свое новое приобретение под раковину.

— Я сдираю этикетки, Джим, и кипячу их как следует.

— Угу.

— Все-таки экономия.

Так я узнал тайну этой странной аптечной посуды.

Последний клиент появился из-за занавески в половине седьмого. Весь прием я наблюдал, с каким тщанием Стьюи неторопливо осматривал каждое животное и выбирал наилучшее лечение в пределах своих ограниченных ресурсов. Гонорар его исчерпывался одним-двумя шиллингами, и я понял, почему он только- только сводит концы с концами.

И еще я заметил, что всем клиентам он нравится. Да, его приемная оставляла желать лучшего, но зато он сам был неизменно внимателен и добр.

Последней была дородная дама, очень чопорная и выражавшаяся на самом изысканном литературном языке.

— Моя собачка была на прошлой неделе укушена в шею, — объявила она, — и боюсь, в рану проникла инфекция.

— Да-да, — озабоченно кивнул Стьюи, и пальцы-бананы порхающим движением ощупали распухшую шею животного. — Ничего хорошего. Если мы не примем мер, дело может кончиться абсцессом.

Он долго выстригал шерсть и обрабатывал глубокую ранку перекисью водорода. Потом вдул в нее присыпку, наложил ватный тампон и забинтовал. Затем он сделал антистафилококковую инъекцию, а в заключение вручил даме бутылку из-под соуса, по горлышко полную раствора акрифлавина.

— Применяйте, как указано в рецепте, — сказал он.

Наступила пауза, и дама выжидательно открыла кошелек.

После долгой внутренней борьбы, о которой свидетельствовало подергивание щек и век, он наконец решительно расправил плечи:

— Три шиллинга шесть пенсов.

По меркам Стьюи это был огромный гонорар, хотя в любой другой ветеринарной лечебнице такая сумма составила бы минимум, и я даже не уверен, не назначил ли он ее в убыток себе.

Когда дама удалилась, во внутренних комнатах внезапно поднялся оглушительный гвалт. Стьюи одарил меня сияющей улыбкой:

— Мег вернулась с ребятками. Идемте, я вас познакомлю.

Мы вышли в коридор и погрузились в невероятный шум и суматоху. Дети кричали, визжали, прыскали от смеха; звякали ведерки и лопаточки; большой мяч прыгал от стены к стене, и все перекрывал безжалостный плач младенца.

Стьюи шагнул в центр сумятицы и извлек оттуда худенькую женщину.

— Моя жена, — произнес он с тихой гордостью и посмотрел на нее, словно подросток на кинозвезду.

— Здравствуйте, — сказал я.

Мег Брэннан пожала мне руку и улыбнулась. Ее неотразимая прелесть существовала только в глазах ее мужа. Она сохраняла остатки миловидности, но ее лицо несло следы нелегко прожитых лет. Я представил себе ее жизнь — матери, домохозяйки, кухарки, секретарши, регистраторши и ветеринарной сестры!

— Ах, мистер Хэрриот, вы и мистер Фарнон так добры, что согласились нас выручить. Мы просто мечтаем об этой поездке! — В ее глазах отсвечивало отчаяние, но они были очень добрыми.

Я пожал плечами.

— Миссис Брэннан, о доброте тут речи нет. Я уверен, что извлеку для себя много пользы, и от души надеюсь, что вы все чудесно отдохнете! (Говорил я совершенно искренне — судя по ее виду, отдохнуть ей было абсолютно необходимо.)

Меня познакомили с детьми, но я так до конца в них не разобрался. Кроме младенца, который вопил не переставая, во всю силу поистине железных легких, имелось как будто три мальчика и три девочки, но точно сказать не могу — слишком быстро они проносились то туда, то сюда.

Утихомирились они (ненадолго) только за ужином, когда Мег кормила их и нас, накладывая из огромной кастрюли жидкое варево, включавшее кусочки баранины и картошку с морковью, — кстати, очень вкусное. Затем мы получили по солидному куску бланманже, сдобренного джемом.

Тут снова поднялся шум: ребятишки с неимоверной быстротой расправились со своими порциями и устроились играть тут же в комнате. Меня смущал только новый пестрый мяч: два старших мальчика перебрасывались им через стол, за которым мы ели. Родители их не останавливали — Мег, чувствовал я, уже перестала пытаться что-либо изменить, а Стьюи никогда и не пытался.

Только один раз, когда мяч пролетел под самым моим носом, чудом не задев ложку с дрожащей пирамидкой бланманже, отец все-таки запротестовал:

— Полегче, полегче! — рассеянно буркнул он, и мяч продолжал летать, но ближе к середине стола.

На следующее утро я проводил счастливее семейство. Стьюи за рулем большого проржавевшего форда кивал и помахивал рукой, Мег рядом с ним улыбнулась измученной улыбкой, а за треснутыми боковыми стеклами куча ребятишек и собак сражалась за самые удобные места. Машина тронулась, кроватка, коляска и чемоданы на крыше угрожающе закачались, дети завопили, собаки залаяли, младенец заплакал, и они укатили.

Когда я вошел в дом, меня окутала глубокая тишина и принесла с собой ощущение тревоги. Мне предстояло две недели заменять Стьюи, и мысль об этой плохо оборудованной операционной меня отнюдь не успокоила. Если случай окажется действительно серьезным, я попаду в трудное положение!

Но я тут же ободрился. Судя по тому, что мне пришлось увидеть, ничего из ряда вон выходящего ждать не приходилось. Стьюи упомянул, что главный доход ему приносит кастрация котов. Ну, прибавим экзему ушной раковины, еще два-три легких заболевания — наверное, этим все и ограничится.

Утренний прием только подтвердил мои предположения. Бедно одетые люди приводили дворняжек, приносили кошек и кроликов с пустячными недомоганиями, и я благодушно роздал немало бутылок из-под минеральной воды и баночек из-под паштета, вполне обходясь небогатым ассортиментом лекарств в аптеке Стьюи.

Хлопоты мне причинял только стол, который то и дело складывался, когда я поднимал на него животных. Металлические распорки имели обыкновение в решающий момент срываться с упора, ножки подламывались, и пациент соскальзывал на пол. Но через некоторое время я приспособился и, осматривая животное, подпирал распорку коленом.

Около половины одиннадцатого, приподняв занавеску в последний раз, я убедился, что в приемной больше никого нет, — только в воздухе еще висел особый собачье-кошачий запах. Запирая дверь, я подумал, что до вечернего приема мне, собственно, совершенно нечего делать. В Дарроуби я сразу побежал бы к машине, чтобы отправиться в дневной объезд, но тут почти вся работа велась в операционной.

Я раздумывал, чем бы заняться после единственного вызова, значившегося в еженедельнике, но тут в