щенка и не осматривать — некоторая кособрюхость говорила сама за себя, — и уж никак не ожидал снова его увидеть в ближайшее время.

Но я ошибся. Неделю спустя приемная вновь оказалась битком набитой, и я опять обследовал Тоби на узкой прогалинке в смотровой. После приема моей пилюли вышло несколько глистов, но рвота не прекратилась, осталась и кособрюхость.

— Вы кормите его понемногу пять раз в день, как я велел? — спросил я на всякий случай.

Посыпались утвердительные возгласы, и я поверил. Своих животных Диммоки опекали не за страх, а за совесть. Нет, причина крылась в другом. Но в чем? Температура нормальная, легкие чистые, ни малейших симптомов при прощупывании живота. Я ничего не понимал и от отчаяния прописал нашу противокислотную микстуру. Но откуда же у маленького щенка повышенная кислотность?

Так начался период холодного отчаяния. Две-три недели я тешил себя надеждой, что все само собой образовалось, но затем приемная наводнялась Диммоками и Паундерами, и все начиналось сначала.

А Тоби тощал и тощал.

Я перепробовал все: успокаивал желудок, менял диеты, прибегал даже к шарлатанским снадобьям. Диммоков я без конца допрашивал об особенностях рвоты — через сколько времени после еды? Какие промежутки между спазмами? Ответы были самые разные — иногда сразу же, а иногда и через несколько часов. Света нигде не брезжило.

Вероятно, прошло недель восемь — Тоби было уже четыре месяца, когда я вновь с тоской в сердце оглядел собрание Диммоков. Их посещения ввергали меня в черную меланхолию. Ничего хорошего я не ждал и на этот раз, когда открыл дверь приемной и позволил толпе увлечь себя в смотровую. Последним туда втиснулся папка, когда уже Нелли поставила щенка на стол.

На душе у меня стало совсем скверно. Ведь Тоби все-таки рос и теперь представлял собой жуткую карикатуру на кокер-спаниеля: длинный, шелковистые уши свисали с черепа, еле обтянутого шкуркой, бахрома на ногах только подчеркивала их слабость и худобу. А я-то считал Нелли худенькой! Рядом со своим любимцем она выглядела толстушкой. И он был не просто тощим: он все время чуть дрожал, стоя с выгнутой спиной на гладкой поверхности стола, а мордочка его не выражала ничего, кроме тупой покорности судьбе и полной утраты всякого интереса к жизни.

Девочка погладила гармошку ребер, и прозрачные голубые глаза взглянули на меня чуть косо сквозь стекла в стальной оправе. От ее улыбки мне стало физически больно. Она выглядела спокойной. Вероятно, она не отдавала себе отчета во всей тяжести положения, но в любом случае у меня не доставало духа сказать ей, что ее собачка медленно умирает.

Я устало протер глаза.

— А что он ел сегодня?

Нелли ответила сама:

— Немножко хлебца с молочком.

— И давно? — спросил я, но прежде чем кто-нибудь успел ответить, Тоби вдруг кашлянул, и полупереваренное содержимое его желудка, описав изящную дугу, упало на расстоянии шага от стола.

Я гневно обернулся к миссис Диммок.

— Его всегда тошнит так?

— Почти всегда. Так вот прямо и летит изо рта.

— Почему же вы сразу мне не сказали?

Бедная женщина совершенно растерялась.

— Да… сама не знаю… откуда же мне…

Я поднял ладонь.

— Ничего, миссис Диммок, неважно.

Сам-то я столько времени без толку прописывал бедному щенку то одно, то другое, и ведь за все эти недели ни единый Диммок или Паундер не произнес по моему адресу ни единого слова критики или упрека, так какое же право у меня предъявлять к ним претензии?

Главное же, я теперь, наконец-то, понял, что с Тоби. Поздновато, но понял!

Если современные мои коллеги, читая это, сочтут, что в поисках диагноза я проявил тупость, редкую и для меня, в свое оправдание скажу одно: даже в весьма немногих руководствах тех дней, вообще упоминавших стеноз привратника (сужение выхода из желудка в двенадцатиперстную кишку), никакого лечения не предлагалось.

Но не может же быть, думал я лихорадочно, чтобы никто в Англии еще не опередил руководства! Должны же быть ветеринары, которые делают такие операции… А если должны, то я одного из них знаю!

Пробившись сквозь толпу, я кинулся по коридору к телефону.

— Гранвилл?

— Джим! — оглушительный вопль неподдельной радости. — Как поживаете, малыш?

— Хорошо, спасибо, а вы?

— Аб-со-лют-но тип-топ, старина. Лучше не бывает.

— Граввилл, мне бы хотелось привезти к вам четырехмесячного спаниеля. У него стеноз привратника.

— Вот прелесть!

— Боюсь, он совсем истощен. Одни только кости остались.

— Дивно! Дивно!

— И все потому, что я больше месяца не мог разобраться.

— Ну и хорошо!

— А владельцы очень бедны. Боюсь, заплатить они ничего не смогут.

— Расчудесно!

Я нерешительно помолчал.

— Гранвилл… а вы… э… вам уже приходилось оперировать по этому поводу?

— Вчера пять сделал.

— Что-о-о?

Басистый смешок.

— Шучу-шучу, старина, но успокойтесь: делал я такие операции. И не без удовольствия.

— Замечательно! — я взглянул на часы. — Сейчас половина десятого. Я договорюсь, чтобы Зигфрид подменил меня до конца утреннего приема, и буду у вас около одиннадцати.

Когда я приехал, Гранвилл был на вызове, и я маялся у него в приемной, пока во двор с дорогостоящим нежным урчанием не вкатил «бентли». Из окна я узрел поблескивающую над баранкой еще одну несравненную трубку, а затем и мой коллега в элегантнейшем костюме в узкую полоску, придававшем ему сходство с директором Английского банка, прошествовал к боковой двери.

— Рад вас видеть, Джим! — воскликнул он, стискивая мою руку. Затем, прежде чем снять пиджак, извлек изо рта трубку, оглядел ее с некоторой тревогой, потер желтой тряпочкой и бережно убрал в ящик.

Еще десять минут, и я уже стоял под лампой в операционной, наклонясь над распростертым тельцем Тоби, а Гранвилл — совершенно другой Гранвилл Беннетт — с яростной сосредоточенностью работал в брюшке щенка.

— Видите, как расширен желудок? — бормотал он. — Классический симптом. — Зажав пилорический отдел, он нацелил скальпель. — Вот я прохожу серозную оболочку. — Быстрый решительный надрез. — Иссекаю мышечные волокна… глубже… еще глубже… еще чуточку… Ну, вот видите — слизистая оболочка выпятилась в разрез. Так… так… именно. Вот то, что следует получить.

Я прищурился на тоненькую трубочку, заключавшую причину долгих страданий Тоби.

— И это все?

— Все, юноша. — Он отступил от стола с широкой улыбкой. — Препятствие убрано, и можете заключать пари, что эта фитюлька сразу начнет набирать вес.

— Но это же чудо, Гранвилл! Я вам так благодарен…

— Чепуха, Джим, одно сплошное удовольствие. А следующую-то теперь и сами сделаете, а? — Он хохотнул, схватил иглу и с невероятной быстротой сшил брюшные мышцы и кожу.