свинцом.

— Уже так плохо?

— Честно говоря, у нас просто сил больше нет на нее смотреть. Жена в таком состоянии… Боюсь, она долго не выдержит.

— Ах, так… — Я повесил трубку и сбросил с себя одеяло с такой злобой, что разбудил Хелен. Просыпаться среди ночи — это одно из многих неудобств, на которые обречена жена всякого ветеринара, но обычно я вставал и собирался как мог тише. На этот раз, однако, я одевался, расхаживая по спальне, и бормотал вслух. Конечно, Хелен хотелось узнать, какая произошла катастрофа, но она благоразумно хранила молчание. Наконец я погасил свет и вышел.

Ехать мне было недалеко. Флакстоны поселились в одном из новых особнячков на Бротонском шоссе, примерно в миле от города. Молодые супруги в халатах проводили меня на кухню, и, еще не дойдя до собачьей корзинки в углу, я услышал, как скулит Пенни. Она лежала на груди, а не уютно свернувшись калачиком, и вытягивала шею, видимо, испытывая сильную боль. Я подсунул под нее ладонь и приподнял ее. Она была легче пушинки. Той-пудели и в расцвете сил весят немного, но после стольких дней изнурительной болезни Пенни и правда напоминала комочек грязного тополиного пуха. Ее курчавая коричневая шкурка была выпачкана рвотой и испражнениями.

Миссис Флакстон против обыкновения не улыбнулась мне. Я видел, что она с трудом сдерживает слезы.

— Ведь просто из жалости ее надо…

— Да-да… — Я уложил пуделька в корзинку и присел на корточки, с тоской глядя на свидетельство полной своей неудачи. Пенни было всего два года. Ее должна была бы ждать еще целая жизнь игр, беготни, веселого лая. И больна-то она всего-навсего гастроэнтеритом, а я сейчас погашу в ней последнюю искорку жизни. Вот и вся помощь, которую я сумел ей оказать!

С этой горькой мыслью на меня навалилась усталость, объяснявшаяся далеко не только тем, что меня полчаса назад вытащили из постели. Я медленно распрямил спину, окостенело, точно дряхлый старик, и, прежде чем пойти за шприцем, последний раз посмотрел на Пенни. Она опять легла на грудь, вытянув шею и тяжело дыша. Рот у нее полуоткрылся, язык свисал наружу. Постойте!.. Но ведь я уже это видел. То же изнурение… та же поза… боль… шок… Мой сонный мозг постепенно осознавал, что выглядит она совершенно так же, как выглядела в своем темном углу овца мистера Китсона. Да, бесспорно — овца и собака. Но все остальные симптомы были налицо.

— Миссис Флакстон, — сказал я, — разрешите мне усыпить Пенни… Нет-нет, совсем не то, что вы думаете. Я просто наркотизирую ее. Если дать ей передышку от жажды, от рвоты, от напряжения, возможно, природа возьмет свое.

Молодые супруги несколько секунд растерянно смотрели на меня. Первым заговорил муж:

— Не кажется ли вам, мистер Хэрриот, что она достаточно намучилась?

— Конечно, бесспорно… — Я запустил пятерню в свои нечесанные всклокоченные волосы. — Но ведь ей это лишних страданий не причинит. Она ничего не будет чувствовать.

Они молчали, и я продолжал:

— Мне бы очень хотелось попробовать… Мне пришла в голову одна мысль, и я хотел бы проверить…

Они переглянулись, и миссис Флакстон кивнула.

— Ну, хорошо. Попробуйте. Но это уже последнее?

И вот — наружу, в холодный ночной воздух, за тем же самым флаконом нембутала. Только доза другая — совсем крохотная для такой маленькой собачки. В постель я вернулся с тем же ощущением, как тогда с овцой, — будь, что будет, но мучиться она перестала.

На следующее утро Пенни все еще спала, мирно вытянувшись на боку, а когда около четырех часов она начала было просыпаться, я повторил инъекцию.

Как овца, она проспала полные двое суток, а потом, пошатываясь, встав на лапки, не побрела к миске с водой, как делала на протяжении стольких дней, но тихонечко вышла из дому и погуляла в саду.

С этой минуты выздоровление шло, как пишется в историях болезни, без всяких осложнений. Но я предпочту изложить это по-другому: она чудесным образом крепла и набиралась сил, а после до самого заката своей долгой жизни ничем никогда не болела.

Мы с Хелен ходили играть в теннис на травяных кортах возле поля для крикета. Туда же ходили и Флакстоны — и всегда приводили с собой Пенни. Я часто наблюдал сквозь сетку, как она играет с другими собаками — а позднее и с быстро подраставшим Флакстоном-младшим, — и только диву давался.

Мне не хотелось бы создавать впечатление, будто я рекомендую общий наркоз как панацею от всех болезней, которыми страдают животные, но я твердо знаю, что искусственный сон имеет спасительные свойства. Теперь, когда в нашем распоряжении есть всевозможные снотворные и транквилизаторы, а я сталкиваюсь с острым гастроэнтеритом у собаки, я прибегаю к некоторым из них в добавление к обычному лечению. Потому что сон прерывает смертоносный изнуряющий замкнутый круг, снимает боль и страх ему сопутствующие.

И много лет, когда я смотрел, как Пенни носится вокруг и лает, ясноглазая, полная неуемной жизнерадостности, меня вновь охватывало благодарное чувство к овце в темном углу конюшни, где мне открылся этот способ лечения, — и все из-за счастливой случайности.

Флеминг открыл пенициллин благодаря счастливой случайности. Точно так же — в гораздо меньших масштабах, разумеется, — многие ветеринары в процессе работы порой натыкаются на нечто чрезвычайно полезное. Мое собственное бесценное открытие заключалось в том, что облегчение боли активно содействует выздоровлению животного — буквально сотворяет чудо, и на протяжении сорока с лишним лет я с неизменным успехом прибегал к этому приему. С исчезновением боли исчезает и страх. Страдающее животное не понимает, что с ним, а неизвестное всегда наводит ужас.

Дощечка на садовой калитке гласила «Сиреневый коттедж». Я вытащил список визитов и проверил еще раз. Да, все верно «Кух. Сиреневый коттедж. Марстон-Холл. Сука никак не ощенится». Домик прятался в парке Марстон-Холла, и в полумиле над кронами сосен поднимались башенки и шпили господского дома, возведенного в XIX веке каким-то поклонником рыцарских замков.

Дверь открыла грузная смуглая старуха лет шестидесяти и смерила меня хмурым взглядом.

— Доброе утро, миссис Кух, — сказал я. — Вот приехал посмотреть вашу собаку.

Она опять не улыбнулась.

— А! Ну, хорошо. Вот сюда.

Она провела меня в крохотную гостиную. Навстречу нам с кресла соскочил маленький йоркшир- терьер, и вот тут она улыбнулась.

— Иди сюда, Синди, иди моя дусенька, — проворковала она. — Этот дядя приехал, чтобы тебе помочь. — Она нагнулась, вся сияя нежностью, и погладила свою любимицу.

Я сел в кресло напротив.

— Ну так что с ней, миссис Кух?

— Я прямо вся истерзалась! — Она нервно сжала руки. — Ей вчера было пора ощениться, и вот до сих пор ничего! Я всю ночь глаз сомкнуть не могла. Да если с ней что-нибудь случится, я сразу умру!

Я взглянул на собачку: весело виляя хвостом, она смотрела на хозяйку ясными спокойными глазами.

— Но она отлично выглядит. Какие-нибудь признаки приближения родов вы заметили?

— Это какие же?

— Ну… может быть она тяжело дышала или вела себя беспокойно? Или появились выделения?

— Нет. Ничего такого не было.

Я поманил Синди, заговорил с ней, и она робко пошла ко мне по линолеуму. Я поднял ее к себе на