когда он был щенком? Что у него за вид! Смех один!».

На вопрос, какой Перси породы, мистер Партридж отвечал надменно: «Силихэмский гибрид!». Однако дело тут было куда сложнее: миниатюрное туловище, пышная жесткая шерсть, крупная, довольно благородная голова с торчащими ушами, короткие ноги с кривыми лапами и закрученный хвост превращали его в неразрешимую загадку.

Друзья мистера Партриджа и тут не давали ему пощады, называя Перси то «мышь-терьером», то «блоххаундом», то еще как-нибудь, и, хотя маленький художник отвечал на эти шуточки узкогубой улыбкой, я знал, как глубоко они его ранят. Ко мне он питал большое расположение только потому, что я, увидев Перси в первый раз, совершенно искренне воскликнул: «Какой красивый песик!». Да, я был вполне искренен, поскольку требования к экстерьеру породистых собак и тонкости оценки их статей меня никогда не интересовали.

— Но все-таки в чем дело, мистер Партридж? — спросил я. — Ничего необычного я не замечаю.

И вновь маленький художник стеснительно замялся.

— Ну-у… Посмотрите, когда он ходит. Перси, милый, пойдем-ка! — Он направился к противоположной стене, и Перси затрусил за ним.

— Нет… нет… Я не вполне понял, на что мне надо смотреть.

— Поглядите еще разок. — Он прошелся по комнате вторично. — Это его… его… У его заднего конца.

Я присел на корточки.

— А, да! Погодите. Пожалуйста, подержите его так.

Я подошел к ним и вгляделся.

— Да, теперь вижу. Одно яичко у него слегка увеличено.

— Вот… вот именно. — Лицо мистера Партриджа зарозовелось. — Я… э… об этом и говорил.

— Подержите его еще немножко. — Я приподнял мошонку и легонько ее ощупал. — Да, левое несомненно больше и тверже.

— Что-то… что-то серьезное?

Я взвесил свой ответ.

— Не думаю. У собак опухоли яичек встречаются не так уж редко, и, к счастью, метастаз они почти никогда не дают. А потому особых поводов тревожиться нет.

Последнюю фразу я добавил со всей поспешностью, так как при слове «опухоль» его лицо побелело.

— Это рак?.. — еле выговорил он.

— Вовсе необязательно. Опухоли бывают самые разные, и далеко не все они злокачественные. Так что не тревожьтесь. Но следить за ним надо. Она вряд ли будет увеличиваться, но если все-таки начнет, обязательно тут же сообщите мне.

— Понимаю… Ну а если она будет расти?

— Ну тогда есть только один выход: удалить яичко.

— Оперировать его? — В глазах маленького художника появился такой ужас, что, казалось, он вот-вот упадет в обморок.

— Да. Но операция легкая. И простая. — Я нагнулся и снова ощупал яичко. Увеличилось оно совсем мало. Из переднего конца Перси лилось непрерывное музыкальное рычание. Я улыбнулся. Он всегда так рычал, мерил ли я ему температуру, подрезал когти или еще как-то ему досаждал, — но в этом рычании не было и тени угрозы. Я его хорошо знал: ни капли злобности, а просто желание доказать свое мужество, напомнить мне, какой он молодец. И это не было пустым хвастовством. Несмотря на малый рост, ему хватало и гордости, и смелости. Одним словом, характер у него не оставлял желать ничего лучшего.

Выйдя на улицу, я оглянулся и увидел, что мистер Партридж стоит на пороге и смотрит мне вслед. Он судорожно сжимал и разжимал руки.

А я, вернувшись в приемную, все время возвращался мыслями в маленькую мастерскую. Я невольно восхищался стойкостью, с какой мистер Партридж занимался тем, чем ему хотелось заниматься, — ведь в Дарроуби он не мог рассчитывать ни на малейшее признание. Ловкий наездник, хороший крикетист вызывали почтительный интерес и глубокое уважение. Но художник? Ни в коем случае. Пусть даже он стал бы знаменитостью. Однако слава обходила мистера Партриджа стороной. Картины его иногда покупались, но прожить на доход от них он не мог бы. Одной из них я украсил нашу комнатку — на мой взгляд, он обладал несомненным талантом. И я бы наскреб денег и на другие, но, к сожалению, его словно отпугивали те особенности йоркширских холмов, которые мне нравились больше всего.

Умей я рисовать, то постарался бы изобразить, как каменные стенки повсюду расчерчивают их склоны. Я попытался бы передать магию бесконечных безлюдных пустошей, черных трясин, над которыми покачивается камыш. Но мистера Партриджа влекли только уютные сюжеты: ивы, клонящие ветки у мостика над ручьем, сельские церквушки, увитые розами домики.

Перси ведь был нашим соседом, а потому видел я его почти каждый день либо из окна нашей комнаты под крышей дома, либо из приемной внизу. Хозяин гулял с ним подолгу и часто, так что почти в любое время дня я вдруг замечал на противоположном тротуаре знакомую тщедушную фигуру, а рядом гордо семенил белый песик. С такого расстояния невозможно было определить, увеличивается ли опухоль, но мистер Партридж мне не звонил, и я полагал, что все хорошо. Может быть, она больше не растет. Такое иногда бывает.

Глядя на Перси, я вспоминал всякие эпизоды из его жизни, и особенно драки, участником которых он был. Нет, Перси никогда сам их не начинал — при росте в десять дюймов он не был дураком, — но почему-то большие собаки, увидев изящное белоснежное создание, кидались на него без предупреждения. Из наших окон мне довелось наблюдать несколько таких драк, и всякий раз происходило одно и то же: стремительный бросок, рычание, визг — и нападавший шарахался прочь с кровоточащей раной.

А Перси оставался цел и невредим — густая упругая шерсть служила ему надежной броней — и всегда успевал куснуть снизу. Мне приходилось накладывать швы не одному уличному забияке после его стычки с Перси.

Прошло около полутора месяцев, прежде чем мистер Партридж появился в приемной. Вид у него был очень тревожный.

— Мне бы хотелось, чтобы вы посмотрели Перси, мистер Хэрриот.

Я поднял песика на стол. Не понадобилось даже ощупывать.

— Боюсь, она сильно увеличилась. — Я посмотрел через стол на маленького художника.

— Я знаю… — Он замялся. — Так что вы посоветуете?

— Ну тут нет никаких сомнений: его надо оперировать.

Глаза за толстыми линзами расширились от ужаса и отчаяния.

— Оперировать! — Он уперся в стол обеими ладонями.

Я ободряюще улыбнулся.

— Я понимаю ваши чувства, но, честное слово, причин тревожиться нет. Я ведь вам говорил, что операция очень простая.

— Я знаю, знаю! — простонал он. — Но я не хочу, чтобы его… чтобы его резали. Поймите же! Одна мысль об этом…

И я не сумел его переубедить. Он категорически отказался даже думать об операции и решительным шагом вышел из приемной вместе с Перси. Я смотрел, как он идет через улицу к своему дому, полагая, будто я знаю, на что именно он себя обрекает. Но нет, тогда я и представить себе не мог, чем это обернется.

Истинным мученичеством, не более и не менее!

По моему мнению, «мученичество» — наиболее подходящее слово для того, что пришлось пережить мистеру Партриджу в следующие недели: яичко с каждым днем становилось все массивнее, а манера Перси закручивать хвост колечком открывала его на всеобщее обозрение.

Когда они гуляли, люди оборачивались и смотрели им вслед. Перси трусил как ни в чем не бывало, а мистер Партридж сосредоточенно смотрел прямо перед собой, делая вид, будто ни о чем не подозревает. Мне было больно смотреть на них, особенно на бедного изуродованного песика.

Невозмутимое достоинство мистера Партриджа всегда делало его объектом дружеских насмешек, которые он переносил стоически. Но теперь, когда они сыпались на Перси, он глубоко страдал.