больше миль, чем прежде. Расходы ее на подметки, должно быть, превышали всякое вероятие, но для Роя такой образ жизни был идеален, долгая утренняя прогулка, возвращение домой, чтобы перекусить, — и снова кружение по улицам.

Впрочем, миссис Донован в своих обходах не ограничивалась только городком. На длинном лугу у реки были вкопаны скамьи, и туда люди приводили собак, чтобы дать им хорошенько набегаться. Миссис Донован частенько сиживала там на скамье, наблюдая, что происходит вокруг, и узнавая последние новости. Я нередко видел, как Рой величавым галопом носился по этому лугу в компании всевозможных собак и собачек, а когда останавливался отдохнуть, кто-нибудь обязательно принимался гладить его, похлопывать по спине или просто вслух восхищаться им. Ведь красота в нем сочеталась с большой симпатией к людям, а такое сочетание делало его совершенно неотразимым.

Весь город знал, что его хозяйка обзавелась целым набором всяческих гребней, щеток и щеточек для ухода за его шерстью. Поговаривали даже, что среди них есть и особая зубная щетка. Такую возможность я не исключаю, но одно знаю твердо: подрезать когти ему не требовалось — при такой подвижной жизни они, конечно, стачивались именно так, как следовало.

Не проиграла и миссис Донован: круглые сутки рядом с ней был преданный друг и спутник. Главное же в том, что она всегда испытывала неодолимую потребность лечить и исцелять животных, и спасение Роя в некотором смысле явилось кульминацией ее чаяний, высочайшим торжеством, память о котором никогда не приедалась.

Я убедился в этом много лет спустя, сидя у боковой линии во время крикетного матча, когда, обернувшись, увидел их: старушку с рыскающими по сторонам глазами и Роя, благодушно взирающего на поле и, видимо, получающего живейшее удовольствие от всех перипетий игры. Когда матч кончился и зрители начали расходиться, я снова посмотрел на них. Рою было уже лет двенадцать, и лишь один бог знал, какого возраста достигла миссис Донован, но крупный золотой пес трусил легкой свободной рысцой, а его хозяйка, пожалуй, немного согнувшаяся и ссохшаяся, семенила за ним почти столь же легкой походкой.

Заметив меня, она подошла ко мне, и я ощутил на запястье знакомое сильное пожатие.

— Мистер Хэрриот… — начала она, и темные цепкие глаза засияли той же жаркой гордостью, тем же неугасимым торжеством, что и много лет назад. — Мистер Хэрриот, я ведь подлечила эту собачку, а?

Самоотверженная заботливость, с какой миссис Донован выхаживала Роя, была вознаграждена долгими годами его преданности и верности — ведь Рой, несмотря на такое тяжкое вступление в жизнь, умер в глубокой старости. После его смерти миссис Донован поселилась в доме для престарелых в нашем городке. Я всегда старался замаскировывать моих персонажей, но она узнала себя и очень радовалась. Ее переполняла гордость, что она попала в мою книгу. Спасение Роя, чудесное преображение и его внешности, и всего его существования остаются одним из теплейших моих воспоминаний. Ну и, конечно, победа целительницы-самоучки придает всему особую прелесть.

— Не хотите ли понадзирать за Дарроубийской выставкой, Джеймс? — Зигфрид бросил прочитанное письмо на стол и повернулся ко мне.

— Я не прочь, но ведь они всегда приглашают вас?

— Да, но в письме сообщается, что дата перенесена, а я как раз на эти дни уезжаю.

— А! Ну прекрасно. А что мне надо будет делать?

Зигфрид уже проглядывал список вызовов.

— В сущности чистейшей воды синекура. Практически день приятного отдыха. Вам надо будет измерять пони и быть под рукой на случай, если какое-нибудь животное получит травму. Вот примерно и все. Ах, да! Еще вам предстоит судить «любимцев семьи».

— Любимцев семьи?

— Ну да. Они устраивают настоящую выставку собак, но судить ее участников приглашается специалист. А это — больше для развлечения — любые зверюшки и пичужки. Вы должны будете присудить первое, второе и третье места.

— Ясно, — сказал я. — По-моему, мне это более или менее по силам.

— Чудесно! — Зигфрид протянул мне конверт. — Вот квитанция для автостоянки, обеденные билеты для вас и приятеля, если решите взять с собой кого-нибудь, а также значок ветеринара. Вот и хорошо.

Погода в субботу, когда открывалась выставка, должна была привести устроителей в восторг: синие небеса без единого облачка, почти полное безветрие и знойное солнце — порядочная редкость на севере Йоркшира.

Подъезжая к выставке, я наслаждался соприкосновением с полными жизни картинами и сценами, словно взятыми из книг о Старой Англии: пестрые шары и навесы на ярко-зеленом лугу у реки, женщины и дети в ярких летних нарядах, коровы и быки в сопровождении облаченных в комбинезоны скотников, массивные рабочие лошади, неторопливо шагающие по кругу.

Я оставил машину на стоянке и направился к шатру устроителей — флаг над ним обвисал безжизненной тряпкой. Тут Тристан меня покинул: с безошибочным инстинктом бедного студента, не упускающего случая бесплатно угоститься и поразвлечься, он забрал все мои дополнительные билеты и теперь устремился к пивной палатке. Я вошел в шатер доложить о себе секретарю комитета.

Оставив там свою измерительную линейку, я отправился побродить по выставке.

На сельских выставках полно всякой всячины на все вкусы. Галопом проносились верховые лошади всевозможных пород — от пони до гунтеров, а на одном кругу судьи заботливо осматривали кобыл с жеребятами — прелестными сосунками.

В стороне четверо мужчин, вооруженных ведрами и швабрами, мыли и чистили бычков, сосредоточенно, точно модные парикмахеры, расчесывая и подвивая шерсть на крупах.

Я свернул к ларькам — полюбоваться редкостным обилием земных плодов, от связок ревеня до пучков лука, не говоря уж о букетах, вышивках, джемах, кексах, пирогах. А детский отдел! Картина «Пляж в Скарборо» Энни Хеселтайн, девять лет; каллиграфически выведенные чуть кривоватые строчки: «Вовеки радость красоту дарует» Барнард Пикок, двенадцать лет.

Но я тут же забыл обо всем: из-за эстрады появились две пары — Хелен с Ричардом Эдмундсоном и ее отец, мистер Олдерсон, увлеченный беседой с отцом Ричарда. Молодой человек шел совсем рядом с Хелен, болтая, смеясь, а его светлые волосы, сияя помадой, по-хозяйски наклонялись к ее темным кудрям.

В небе по-прежнему было ни облачка, но солнечный свет вдруг затмился. Я быстро отвернулся и отправился на розыски Тристана.

Я его обнаружил, поспешно заглянув в шатер с вывеской «Напитки» над входом. Тристан, опираясь локтем на стойку, сооруженную из козел и досок, вел задушевный разговор с компанией работников в кепках. В одной руке у него была сигарета, в другой — пинтовая кружка. Атмосфера здесь царила самая непринужденная и дружеская. Для более церемонных возлияний предназначался президентский бар позади административного шатра — там пили розовый джин и херес, а здесь ублаготворялись пивом, бочковым и бутылочным, а дородные девицы за стойками разливали его с яростной сосредоточенностью тех, кому предстоит нелегкий день.

— Да, я ее видел, — сказал Тристан, когда выслушал меня. — Собственно говоря, вон они, — добавил он, кивая на семейную группу, как раз проходившую перед палаткой. — Я уже давно на них поглядываю, Джим. Мне отсюда все видно.

— Ну что же, — сказал я, беря полупинтовую кружку портера, которую он мне протягивал. — Умилительная картина. Папаши, которых водой не разлить, а Хелен прямо-таки цепляется за руку этого типа.

Тристан поглядел поверх кружки на луг и покачал головой.

— Вот тут ты ошибаешься: это он вцепился в ее руку! — Он многозначительно покосился на меня. — Тут есть разница!