Для полного счастья ему надо обнаружить на Тарзус-стрит Джоли, сидящего в своей тележке с добычей из мусорного мешка и чавкающего. Филипп не сомневался, что встретит старика, и даже приготовил пятифунтовую банкноту. Было еще светло как днем, и, едва свернув с Сизария-гроув, он моментально понял, что Джоли нет. Несмотря на желание, даже необходимость увидеть Сенту, на то, что весь день ему казалось, что свидание с ней нельзя отложить ни на секунду, Филипп припарковал машину и пешком вернулся назад, чтобы поискать бродягу около церкви.
Ворота не заперты, дверь церкви приоткрыта. Филипп обошел заднюю стену, у которой росла трава, чахлая из-за постоянного отсутствия света, прошел между наполовину вросшими в землю могильными плитами, покрытыми мхом, под густой тенью падуба и двух крупных косматых кипарисов. Здесь пахло плесенью, как будто сырыми несвежими грибами. Человек с богатым воображением легко представил бы, что это запах мертвых. Филипп слышал, как в церкви уныло играют на органе. Нигде не было ни Джоли, ни даже смятых клочков бумаги или пары обглоданных костей — обычных следов его присутствия в каком-либо углу.
Филипп зашел в церковь — внутри тоже никого, кроме органиста, которого, впрочем, все равно не видно. Окна были из цветного стекла, более темного и толстого, чем в том венецианском магазине, свет давала только одна электрическая лампочка в апсиде. Стоял теплый летний вечер, но здесь было ужасно холодно. С чувством огромного облегчения Филипп вышел на улицу, увидел мягкий, подернутой дымкой солнечный свет. Приближаясь к дому, он заметил, как по ступенькам спускается Рита, одетая очень эффектно. На ней было короткое платье из травчатого шелка, белые кружевные чулки и алые туфли на высоком каблуке. Следом вышел Джейкопо и хлопнул дверью. Он взял Риту под руку, и они ушли. А ночью, подумал Филипп, они вернутся и начнут вальсировать под «Жизнь в розовом цвете» или танцевать танго «Ревность». Неважно. Ему все равно, пусть наверху будет хоть бал для двухсот человек.
Филипп вошел в дом и побежал по лестнице в подвал. Как уже бывало (и его всякий раз это восхищало), Сента открыла дверь прежде, чем его ключ повернулся в замке. Она надела что-то совсем новое — ну, или новое для него. Это было длинное, почти до щиколоток, платье из блестящей полупрозрачной плиссированной ткани цвета морской волны с серебристо-зелеными бусинками. Тонкий скользящий материал облегал грудь, струился по телу, как медленно падающая вода, капая по бокам и поглаживая бедра ласковыми волнами. Ее блестящие серебряные волосы казались иголками, лезвием ножа. Сента приблизила губы, обхватила руками шею Филиппа. Ее язык стремительно нырнул в его рот, как теплая рыбешка, и удалился с нежной неспешностью. Филипп задыхался от наслаждения, от счастья.
Как она поняла, что не стоит ничего говорить, что нужно оставить слова на потом? Как она узнала о землетрясении, случившемся в нем, о той невероятной перемене в его чувствах и мыслях? Под ее зеленым платьем было голое тело. Сента сняла свой наряд через голову и осторожно потянула Филиппа в постель. Сквозь приоткрытые ставни пробивался слепящий свет. Палочки с ароматом корицы и кардамона тлели в блюдце. Почему ему раньше казалось, что он ненавидит эту комнату и замечает ее запустение?
Филипп понял, что привязан к этому жилищу, что это его дом.
— В таком случае переезжай жить ко мне, — предложила она.
— Я думал об этом, Сента. Ты говорила как-то, что жила в квартире наверху.
Она уселась, обхватив колени, и задумалась, словно что-то высчитывала. Будь на ее месте другая девушка, скажем, Дженни, Филипп подумал бы, что она считает налоги, плату за коммунальные услуги и прокат мебели, но на Сенту это так не похоже.
— Я понимаю, там беспорядок — начал он, — но мы могли бы все убрать, покрасить стены. Можно принести какую-нибудь мебель.
— Разве тебе здесь, внизу, плохо, Филипп?
— Вообще-то, эта комната слишком маленькая. Тебе не кажется, что довольно глупо пытаться уместиться здесь вдвоем, когда квартира наверху пустует? Или ты думаешь, что это не понравится Рите?
Сента отмахнулась:
— Рита не будет против, — а потом, как будто не решаясь продолжить: — Дело в том, что мне здесь нравится. — На ее робком детском лице появилась застенчивость, и она проговорила тихо: — Сейчас я тебе кое о чем расскажу.
Филипп почувствовал, что нервы моментально напряглись, потому что он заранее приготовился услышать очередную ложь или абсурдное признание. Сента придвинулась ближе, схватила его за руку и прижалась лицом к его плечу.
— Филипп, я действительно немного страдаю агорафобией. Ты знаешь, что это такое?
— Конечно, знаю, — его раздражало, как она иногда обращалась к нему, будто он абсолютный невежда.
— Не злись. Ты не должен никогда на меня злиться. Вот почему я редко куда-либо хожу, понимаешь? Вот почему мне нравиться жить под землей. Психиатры говорят, что агорафобия сопровождается шизофренией, — тебе известно об этом?
Филипп попробовал ответить несерьезно:
— Надеюсь, мы всю жизнь будем вместе, Сента, и могу тебе сказать: я не собираюсь пятьдесят лет прожить в норе. Я не кролик.
Шутка вышла не слишком веселая, но рассмешила Сенту. Она откликнулась:
— Я подумаю насчет квартиры, спрошу у Риты. Этого будет достаточно?
Более чем. Все сразу наладилось. Филипп изумлялся тому, как вчера и сегодня все могло быть прискорбно и ужасно, а встреча и разговор с едва знакомым человеком вернули былое счастье. Это даже любопытно. Он прижал к себе Сенту и поцеловал:
— Мне хочется, чтобы теперь все знали о нас.
— Разумеется, ты можешь всем сообщить, Филипп. Уже пора.
Как только Филипп оказался наедине с матерью, он рассказал ей о Сенте.
— Вот и славно, дорогой, — ответила она.
Какой реакции он ждал? Филипп размышлял над этим, пока Кристин возилась на кухне, занимаясь ужином. По правде сказать, он считал, что Сента так прекрасна, так удивительна, так не похожа ни на какую другую девушку, и потому ожидал сначала увидеть восхищение, а потом услышать изумленное поздравление. Кристин приняла эту новость, не отрываясь от собственных мыслей, в которые была погружена, как будто он сказал, что встречается с какой-нибудь обыкновенной девушкой. Мать, вероятно, воодушевилась бы больше, если бы он сказал, что снова сблизился с Дженни. Сомневаясь, все ли поняла Кристин, Филипп спросил:
— Ты ведь понимаешь, о ком я говорю? О Сенте, которая на свадьбе Фи была одной из подружек невесты.
— Да, Филипп, это дочь Тома. Я же сказала, что это славно. Раз вы любите друг друга, то это, по- моему, очень славно.
— Тома? — воскликнул он. Как мать может говорить о Сенте так, словно отец — это самое примечательное в ней?!
— Тома Пелхэма, другого брата Ирэн, того, чья бывшая жена танцует и живет с молодым мальчиком.
Что она имела в виду — «другой» брат? Он не стал уточнять.
— Верно. У Сенты квартира в ее доме.
«Квартира» — громко сказано, подумал Филипп, но через месяц-два это может оказаться правдой. Рассказать ли матери о том, как он встретил Арнэма?
Нет, это ее только расстроит. Где-нибудь среди других памятных вещиц, Филипп был уверен, она по- прежнему бережно хранит ту открытку с видом Белого дома. И Арнэм, конечно, не позвонит: его остановит известие о том, что в жизни Кристин появился другой мужчина. Теперь, когда ликование прошло, Филипп задумался, не спугнул ли он счастье матери, выдумав того другого мужчину. Впрочем, Арнэм женат. Или, по крайней мере, живет с какой-то женщиной. Так что поздно.
Они сели за стол. На поднос Кристин выложила одно из своих фирменных блюд — тосты и омлет с
