На самом деле все оказалось хуже, чем можно было себе представить. Сначала Филипп съездил домой поужинать, а потом, около половины восьмого, поехал на Тарзус-стрит. Не в первый раз в течение дня он тщательно репетировал свой рассказ Сенте. С собой у него была еще колонка из «Ивнинг Стэндард», вырезанная парикмахерскими ножницами Кристин, и в кармане фунтовая монета для Джоли.
В его отношении к этому бродяге оставалось что-то мистическое. Старик будто был назначен стражем Сенты и их любви, но на самом деле все не совсем так: скорее Филиппу нужно было задабривать его подарками, чтобы сохранить прочными отношения с Сентой. Останови Филипп поток фунтовых монет, он почувствовал бы в Джоли некоторую враждебность, даже злобу, которая, несомненно, могла бы навредить ему и Сенте. Прошлой ночью Филипп пробовал заговорить с ней об этом — изо всех сил пытался изобразить полет фантазии, чтобы соответствовать ее выдумкам, — а она стала рассказывать о плате для перевозчика и куске хлеба для собаки, охраняющей вход в преисподнюю. Филипп мало что понял, но радовался тому, что Сента довольна.
В тот вечер Джоли не было. Ни самого бродяги, ни его тележки, нагруженной разноцветными подушками. Его отсутствие почему-то казалось дурным предзнаменованием. Филипп поймал себя на том, что с трудом противостоит соблазну отложить свой рассказ до другого раза. Но кто знает, когда снова появится такая возможность? Случай может представиться только через несколько недель. Нет, придется сегодня, прекратить самокопание, остановить мучительный самоанализ и просто все рассказать.
Филипп разговаривал с Сентой холодно, совсем не так, как обычно, и вдруг сказал, что сделал то, чего она хотела. Ее лицо резко оживилось. Глаза цвета морской волны, зеленые и прозрачные, как вода, вспыхнули. Она схватила его за руки. Почувствовав, что не может проглотить комок в горле, Филипп передал ей вырезку.
— Что это?
Он заговорил как на иностранном языке, вслушиваясь в каждое слово и будто проверяя, правильно ли он его произносит:
— Почитай и узнаешь, что я сделал.
— А! — Сента с удовлетворением вздохнула, прочитав заметку два или три раза, и расплылась в улыбке: — Когда это произошло?
Он не думал, что понадобятся такие подробности:
— Прошлой ночью.
— Когда ты от меня ушел?
— Да.
Эта сцена напомнила ему любительскую постановку «Макбета», виденную еще в школе.
— Я смотрю, ты последовал моему совету, — проговорила Сента. — Как это было? Ты ушел отсюда и поехал на Хэрроу-роуд? Тебе, наверное, повезло, и ты увидел, что он там слоняется?
Филипп испытал жуткое чувство отвращения — не к Сенте, но к самой теме разговора. Это было физическое омерзение, такое же сильное, как если вдруг наступишь на собачье дерьмо или увидишь шевелящуюся массу личинок мясной или сырной мухи.
— Давай просто будем считать, что все уже сделано, — выдавил он, чувствуя, что каменеет.
— Как это произошло?
Он избавился бы от этой мысли, если бы мог. Он закрыл бы глаза на то, что она, несомненно, взволнована, на ее огромное и какое-то даже сладострастное любопытство. Сента облизнула губы, раскрыла рот, будто задыхаясь, притянула его к себе.
— Как ты его убил?
— Не хочу об этом говорить, Сента, не могу, — Филипп содрогнулся, словно на самом деле совершил что-то жестокое, словно вспомнил вонзающийся нож, струю крови, крик, борьбу, агонию и окончательную победу смерти. Он терпеть не мог все это и ненавидел злорадный интерес к этому других людей. — Не спрашивай, я не могу.
Она взяла его руки и перевернула ладонями вверх:
— Я понимаю. Ты душил ими.
Это не лучше мыслей о ноже и крови. Филиппу показалось, что его руки дрожат в ее ладонях. Он заставил себя кивнуть и ответить:
— Я задушил его, да.
— Было темно?
— Конечно. Был час ночи. Не спрашивай об этом больше.
Он видел, что Сента не понимает, почему он отказывается рассказать подробнее. Она ждала, что он опишет и ту ночь, и пустую безмолвную улицу, и доверие беспомощной жертвы, и то, как хищно он ухватился за представившуюся возможность. Ее лицо потухло, как бывало всегда, если ее что-то расстраивало. Все воодушевление исчезло, все чувства притупились, и взгляд Сенты будто обратился внутрь, туда, где идет работа разума. Руками, маленькими, как у девочки, она схватила две толстые пряди своих серебристых волос и откинула их за плечо. Ее глаза снова посмотрели на Филиппа и наполнились светом.
— Ты сделал это для меня?
— Сама знаешь. Мы же договорились.
По всему ее телу от головы до пят пробежала дрожь — может, настоящая, а может, сыгранная. Филипп вспомнил, что Сента актриса. Такие вещи ей необходимы, придется с этим жить. Она положила голову ему на грудь, словно слушая, как бьется сердце, и прошептала:
— Теперь я непременно сделаю то же для тебя.
Глава 11
У Филиппа не было мысли следить за Черил, когда они выходили из дома. Он ехал куда-то с сестрой впервые с того дня, когда вся семья навещала Арнэма, но тогда с ними были еще мать и Фи. Вдвоем они никуда не уезжали со смерти отца.
Был субботний вечер, и Филипп собирался на Тарзус-стрит. Почему-то матери, которая никогда не задает вопросов, труднее говорить, что вернешься только к завтрашнему вечеру, чем той, которая допытывается и во все вмешивается. Но он легко сообщил Кристин об этом, и она улыбнулась простодушно и ничего не подозревая:
— Хорошо тебе провести время, дорогой.
Скоро все раскроется. Стоит только объявить о помолвке, и тогда можно будет спокойно говорить, что он переночует у Сенты. Филипп уже садился в машину, когда подбежала Черил и попросила подвезти:
— Мне нужно на Эджвер-роуд, туда. Давай быстро, поедешь в объезд и высадишь меня у Голдерс- грин.
Это большой крюк, но он согласился из любопытства. Что-то будоражащее было в том, что у сестры есть секрет от него, а у него — от нее. Не успели они повернуть за угол, на Лохлевен-гарденс, как Черил попросила взаймы:
— Только пятерку, и тогда можешь меня высадить прямо на Эджвер-роуд.
— Я не одалживаю тебе денег, Черил, хватит. — Филипп выждал несколько секунд, она ничего не сказала, и тогда спросил: — Так что там будет на Голдерс-грин? Что за сделка?
— Там будет приятель, у которого я смогу одолжить денег, — довольно беспечно ответила она.
— Черил, что происходит? Я должен тебя спросить. Ты во что-то ввязалась, я же знаю. Домой приходишь только ночевать, у тебя совсем нет друзей, ты всегда одна и постоянно пытаешься достать денег. У тебя серьезные неприятности, ведь так?
— Это тебя не касается, — знакомая задумчивость и мрачность появились в голосе сестры, и вместе с ними безразличие, граничащее с грубостью. Все это говорило о том, что расспросы Черил не волнуют и вмешиваться бесполезно: она может ответить, ни в чем не признаваясь.
— Это меня касается, если я даю тебе взаймы, ты должна это понимать.
