Я опустил письмо и взглянул на его лицо. Оно было спокойно… Я закрыл ему глаза и сложил его руки на груди.

Неужели я смогу допустить, чтобы весь мир считал Майкла вором? Я снова взглянул на его лицо. Нет, я не смогу ослушаться его приказа, не выполнить его последней просьбы. Эта просьба не была сделана под влиянием настроения. Письмо было задумано и написано задолго до его гибели. Он знал, чего хотел.

Что сделал бы Дигби на моем месте? Уничтожил бы он бумагу, зажатую в руке Лежона, или нет? Нет, он не смог бы ослушаться Майкла. А следовательно, он осудил бы меня, если бы я не оставил письма в руке Лежона.

А что если туареги снова нападут до прибытия подкрепления? Это автоматически разрешило бы вопрос. Они просто-напросто разграбили бы весь форт, а потом сожгли бы его… На одну минуту мне захотелось, чтобы туареги это сделали, но тут же я понял, что это желание было трусостью. Я был обязан… обязан… тут я заметил, что качаюсь сидя, и чуть не упал на спину. Меня вдруг охватила страшная усталость. Эта усталость была единственным ощущением, которое у меня осталось. Я видел слишком много, я сделал слишком много, я ощущал слишком много за последние часы, и теперь у меня не могло быть другого чувства, кроме этой усталости. Мне казалось, я сейчас умру.

Я напряг последние силы, чтобы взять себя в руки и вдруг упал и уснул. Я проснулся на рассвете следующего дня. Я долго смотрел, ничего не понимая, на странное и страшное зрелище залитой кровью и засыпанной медными гильзами крыши. Мертвецы стояли в амбразурах, огромное тело Лежона лежало рядом со мной со штыком в груди. По другую сторону от меня улыбалось спокойное лицо Майкла.

– Пора уходить, Майк, – сказал я вслух. – Надо отвезти твои письма и пакет тете Патрисии и рассказать всем о твоей героической смерти.

Я встал на колени и поцеловал его впервые со времен нашего детства.

Тут я вдруг вспомнил о туарегах. От них не осталось и следа. На песке вокруг форта не осталось ни убитых, ни раненых – ни кого. Едва ли было бы полезно для планов Майкла, чтобы я погиб, захваченный туарегами. Однако смерть была не менее обеспечена в случае, если Лежона нашли бы с моим штыком в груди. Мне пришло в голову, что я мог бы заменить мой штык штыком другого солдата и обвинить его в убийстве. Мне вовсе не хотелось этого делать, да и рассказ мой не был бы слишком убедителен, потому что не было никого, кто мог бы его подтвердить. Конечно, я мог сделать вид, будто я был героем всей этой обороны и сам установил все трупы, в том числе и труп убийцы Лежона. Впрочем, я не задумывался над этим всерьез.

Нет. Для того чтобы не погибнуть, мне нужно было избегать и туарегов, и французов из Токоту. Если бы мне удалось их избежать, то пришлось бы идти через всю пустыню и в пустыне также стараться никого не встретить. Конечно, я мог погибнуть от жажды, голода и изнурения. Но приходилось рисковать.

Единственное, что я мог сделать, это набрать пищи и воды, взять запасные сапоги и много патронов. Я встал на ноги и с трудом спустился по лестнице. Войдя в кухню, я зажег керосинку. Пока закипал кофе, наполнил мою флягу и три больших винных бутылки водой. Потом взял свой ранец и набил его хлебом, бутылкой с кофе и бутылками с водой. Мне показалось, что лучше всего было бы набрать столько груза, сколько мы обычно носили в походах. Это было привычной тяжестью, а по мере того как мои силы будут убывать, тяжесть груза будет уменьшаться за счет выпитого и съеденного. Больше делать было нечего. Но как бы мне хотелось иметь верблюда! Мне пришло в голову, что если подкрепление не придет в течение всего дня, то мне, может быть, лучше выйти ночью и попытаться украсть верблюда у туарегов.

Однако, подумав, я пришел к заключению, что если в форт не войдет подкрепление, то в нем скоро будут туареги. Поэтому чем скорее я уйду, тем лучше. Я наелся досыта и выпил как можно больше. Потом надел мешок и вернулся на крышу, чтобы осмотреться. Если я увижу где-нибудь туарегов, то попытаюсь бежать в противоположном направлении. Если их нигде не будет видно, то лучше всего бежать в сторону, противоположную оазису.

Я посмотрел во все стороны. Ничто не указывало на близость туарегов. Возможно, они ушли, хотя, конечно, они могли лежать за песчаными холмами или сидеть в оазисе. Я взглянул на Лежона. Следует ли мне вынуть из его груди свой штык? Нет, этого не следовало делать. Все равно не удалось бы скрыть, что он убит не противником, а кем-то из своих солдат. Кроме того, я не имел оснований стыдиться этого убийства. Я убил его, потому что иначе он убил бы меня. Пусть штык останется, тем более что он мне больше не нужен.

– Прощай, Майк! – сказал я, и в этот самый момент в полной тишине раздалось несколько выстрелов.

Туареги? Нет, это не были винтовочные выстрелы, и они не были произведены по форту. Это было совершенно ясно по звуку. Согнувшись, я подбежал к одной из амбразур и взглянул. Вдалеке, на верхушке песчаного холма, стоял всадник на верблюде. Он махал рукой и стрелял из револьвера в воздух. На нем была форма французского офицера.

Очевидно, прибыло подкрепление из Токоту, и мне пора было бежать, иначе меня приговорит к смерти военный суд за убийство моего начальника перед лицом неприятеля…

Кстати, об этом неприятеле: куда он девался? Ведь, может быть, туареги ждут прибытия нашего подкрепления. Тогда этот офицер едет прямо на смерть, прямо в западню, приманкой для которой служит трехцветный флаг, развевающийся над фортом. Может быть, именно поэтому туареги и не напали на рассвете. Они могли решить, что выгоднее было бы перебить сперва всю колонну подкрепления, а потом снова напасть на форт.

Тут я почувствовал, что должен предупредить ничего не подозревающего офицера. Конечно, он увидел наш флаг, увидел солдат, стоящих по стенам, нигде не увидел врага и решил, что все в порядке, что мы давно отбили нападение. Я должен его предупредить, думал я, и не сомневался, что неприятель ожидает его в оазисе…