Это Весна шла, трубила в свой олений рог, — Весна шла в след разыгравшемуся нежному стаду барашков. Весна с лицом Белой ночи, в венке белых цветов лесных ягод, увитая с головы до ног пенящимся кружевом бледных мхов.
— Дождик, дождик, перестань! Мы поедем в Аристань: Богу молиться, кресту поклониться! — выкрикивали ребятишки, притопывая босыми ножками и вытягивая загорелые ручонки под улыбающиеся дождевые капли весенние небесные цветы.
Я поднялся на высокий берег с крутым спуском к затихающей реке.
Греет омытое яркое солнце.
Сквозь тающую тучу врезается в реку широкая радуга —
Внизу, подо мною, у дверей покачнувшейся старой престарой избушки, промокшей под половодьем, стоит, прислонившись к косяку, белый Водяной, весь заросший луневою бородою, стоит Водяной в длинной белой рубахе, подпоясанной серебряными кольцами, и не спускает глаз с юрко-шныряющей черной лодки, где уселись два Лесных человека с вывороченными пятками.
— Белый! — звонко закричал Лесной человек, и над его вздрагивающей бронзовой спиною взвилась серебристая рыбища.
— Червей подложи! — взвизгнул другой и закурлыкал. В даль затопленного острова улетает быстрая лодка, тесно переполненная женщинами в белых, раздувающихся платках, а взмахивающие весла блестят- играют, точь-в-точь забрызганные крылья чаек.
Что это?… И жалобный крик-оклик, и взрывчатый хохот, и приплясывающая, топочущая воркотня- песня?
Это — Лесные женщины, одинокие, безутешные чайки ищут-летают, это — дети бегут наперегонки по мягко-зеленой тропке в опаловых росинках, это — дети ползут и летят под откос к тихой голубой реке, это — бабочки, жуки, муравьи, гусеницы, в цветистом наряде, с шумом, жужжаньем, стрекотней, с птичьим лепетом.
Чья-то шапка бултыхнулась в воду.
— Га! ха-ха… ха-ха-ха-ха… — загоготала Кикимора.
И! Какой гам, сколько взъерошенных головок! Сколько плеску, хрустальных брызг, мгновенных слезинок… А вот и мохнатый Лешак с еловым лицом.
— Здорово! — ухмыляясь, сжимает мне руку своею смолистой рукою, — и ты пришел, то-то, а зимой и ввек не заглянешь, то-то! — и ковыляет Лешак вниз к реке к Водяному.
Река — небо безбрежно-чистое — и плывет и покоится.
Уйдут забытые тучки, не успевшие рассыпать по земле свои дождинки-лепестки, спадет дневная теплынь, и река загустится, и скользящие лодки — остроносые черные рыбки — станут оставлять синеватый след, как бы движением своим снимая густые румяные сливки.
А край неба и восток покроются ало-пурпурной шелковистою тканью, и будут наливаться, рдеть, пока не дыхнет белая без сумрака ночь, и не зарябится голубой островок зеркальной воды, и тогда запад сольется с востоком в дымящемся густом пурпуре, и по всему небу раскинутся малиново-золотистые лучи, и червонно-золотое солнце глянет на свет Божий.
Взад и вперед юрко шныряет черная узкая лодка. Лесные человеки наклонились на борт и тащат из воды огромную удочку с поленом вместо поплавка.
Высунула Бабушка из низкого оконца суковатое прокопченное лицо, скалит от солнца длинные зубы.
— Бегай ты, башмаков издерешь, на неделю не хватит! — ворчит старая на рыжеватую девчушку с речными глазенками.
А смешливая внучка заливается, и не унять ее. Один за другим, один за другим бежит детвора и машет ручонками, и кричит, и дерется.
И среди пестрой болтающей мелкоты я стою и греюсь, дышу — не отдышусь…
И чувствую, вот взовьются и у меня крылья, и я полечу высоко, к радуге — к Быку-Корове небесных полей.
Она к ночи пришла, бледная и голодная, белая гостья. Пристально взглянула в красный закат.
И спутники ее — стальные вихри пустились с визгом по реке и по полям. Взрывали реку, ломали лес, топтали траву.
Я слышал, как Весна, изнемогая, постучала ко мне в окно.
И тишина настала.
Вдруг вой прорезал небо.
Всю ночь метель кричала, бросая белым снегом.
Наутро выглянуло солнце.
Зима плясала быстро-быстро. А вместе с нею плясали оснеженные ели. Измученные волны обдавали берег серою пеной. Цветы черемухи смешались с снегом. И, свистам вторя, ржали кони на берегу, застигнутые снегом.
Где были птицы?
Петухи молчали.
Падает снег, падает тихо.
Не видно берегов, не видно озими. Смородина завяла.
Река стальная спит, ей льдины грезятся.
В тревоге птицы — нахохлились бедняжки.
И комары замерзли.
Падает снег, падает тихо.
«Птицы перелетные, цветы, доверчиво распахнувшие алые и белые грудки, бабочки нарядные, в недотрогах-платьицах, жуки, гусеницы, червяки в атласах, шелках, игрушечных панцирях, — зачем вы ожили, зачем прилетели к нам?»
Падает снег, падает тихо.
А где вы, дети?
И только кукушка, тоскуя со мною, кукует.
Весь горизонт багровый, опушенный пурпурным покровом. Из-за реки — в ней нежный свет родится влюбленных зорь — кресты маячат зеленых елок.
Небо — жерло желтого, густого цвета.
Темь-скрытница летает где-то далеко за лесом, там тоскует.
Распаханы поля.
Взошла уж озимь. И словно в пряталки играют васильки.
Остров, затопленный широким половодьем, теперь нарядный, в цветистых мхах и иммортелях.
Тяжелый медный свет.
Застыло время.
И полночь с полднем шепчутся.
Весь горизонт багровый, пылают две зари, им страха нет.
На свет свечи летят, ширяются ночные мотыльки. Летят и тащат мне: золотисто-румяную тучку, голубую сеть вешнего воздуха, алмазный след росяных поцелуев, ворчливую радугу пены, лепет малютки, пропавшие думы замерзших…
«Скорее, живите! Вас зной иссушит, измочат дожди, снег поставит заставы!»
Рдеются, ширятся бесстрашные зори. Колеблется ненужная свеча. Летят ко мне на свет ночные мотыльки.
Запел петух.
