А он сказал:
— Ну, это мы тоже обсудим. — И потом он сказал: — Ладно, пацан, я думаю, на сегодня тебе приключений достаточно.
Он протянул руку и опять притронулся ко мне, и я снова закричал, а он сказал:
— Слушай, мартышка, ты будешь делать то, что я тебе говорю, или мне придется…
Тут поезд дернулся и тронулся.
А полицейский сказал:
— Вот дерьмо.
И потом он посмотрел на потолок и сложил ладони перед ртом, как делают люди, когда они молятся Богу, и очень громко задышал, издавая горлом свистящий звук. А потом перестал это делать, потому что поезд опять дернулся, и ему пришлось схватиться за одну из петель, свисавших с потолка.
И он сказал:
— Не двигайся.
А потом вынул свою рацию, нажал на кнопку и сказал:
— Роб?… Да, это Найджел. Я уехал на этом чертовом поезде. Да. Даже не… Слушай, он останавливается в Дидкот-Паркуэй. Так что, если ты отправишь туда кого-нибудь с машиной, чтобы меня встретить… Спасибо. Скажи этому джентльмену, что мы задержали его сына, но его еще нужно доставить обратно, а это займет некоторое время. Ладно? Отлично… — Потом он выключил рацию и сказал: — Пойдем присядем, — и указал на два длинных сиденья одно напротив другого. А потом сказал: — Давай приземляйся. И без глупостей, понял?
А люди, которые сидели на этих сиденьях, поднялись и ушли, потому что он был полицейским. И мы сели друг напротив друга.
И он сказал:
— Вот черт.
И я стал думать, поможет ли мне полисмен найти дом № 451с по Чептер-роуд, Лондон, NW2 5NG.
А потом я выглянул в окно. Мы проезжали мимо фабричных зданий и небольших дворов, где стояли старые машины. И там было четыре крытых фургона, две собаки и белье, вывешенное для просушки.
То, что я видел за окном, напоминало карту, только она была трехмерная и очень большая. На самом деле это была не карта, а та самая местность, карта которой составляется. И там было так много разных вещей, что у меня заболела голова, и я закрыл глаза. Но потом я опять их открыл, потому что у меня было такое чувство, словно я лечу по воздуху — только недалеко от земли. И я подумал, что летать — это хорошо.
А потом начался пригород, и там были поля, коровы, лошади, мост, ферма, дома и много маленьких дорог, по которым ехали машины. И тогда я подумал, что в мире есть тысячи и тысячи миль рельсов для поездов. И эти рельсы проложены мимо домов, и дорог, и рек, и полей. И когда я это понял, я начал думать, как много в мире людей. И у всех есть дома, машины, домашние животные, одежда, и они все едят ланч и спят, и у них есть имена, и для них проложены все эти дороги, по которым можно путешествовать. От этих мыслей у меня опять заболела голова, так что я снова закрыл глаза и начал стенать.
А когда я открыл глаза, то увидел, что полицейский читает газету, которая называется «Сан», и на первой странице была картинка: мужчина и дама в нижнем белье.
И тогда я опять занялся математикой, высчитывая квадратное уравнение по формуле:
А потом мне захотелось в туалет, но я ведь был в поезде. И я не знал, сколько еще ехать до Лондона, и чувствовал, что не могу терпеть. Тогда я начал постукивать костяшками пальцев по стеклу, отбивая ритм, чтобы отвлечься и не думать о том, как мне хочется писать, так что я посмотрел на часы и подождал 17 минут. Но когда я хочу писать, мне нужно сходить в туалет как можно скорее, и поэтому, когда я дома или в школе, я всегда писаю, прежде чем сесть в автобус. И вот почему я упустил немного мочи, и штаны у меня стали мокрыми.
А полисмен посмотрел на меня и сказал:
— О Господи, да ты… — И потом он отложил газету и сказал: — Черт побери! Да сходи ты в туалет, Бога ради!
А я ответил:
— Но я же в поезде.
Он сказал:
— Знаешь ли, здесь есть туалеты.
А я спросил:
— Где туалет в поезде?
Он указал и сказал:
— Вон в ту дверь. Но я буду за тобой приглядывать, понял?
И я сказал:
— Нет, — поскольку я знал, что значит
А он сказал:
— Черт возьми, иди в туалет!
Так что я встал с места и закрыл глаза так, что между моими ресницами остались только совсем маленькие щелки, и я не мог видеть других людей. И я пошел к двери, а когда я вышел, то увидел справа еще одну дверь, и она была полуоткрыта, и на ней было написано: «Туалет», так что я вошел внутрь.
А внутри было просто ужасно, потому что там на сиденье лежали какашки и кругом очень сильно ими пахло — как было в туалете в школе, когда Джозеф там обкакался.
И мне не хотелось пользоваться этим туалетом, потому что все эти какашки принадлежали чужим людям и были коричневого цвета. Но делать нечего, я и в самом деле очень сильно хотел писать. Так что я закрыл глаза и пописал, а поезд трясло и качало, и потому часть мочи попала на сиденье и на пол. Но я вытер свой пенис туалетной бумагой и попытался помыть руки, но кран не работал. Так что я плюнул себе на руки, вытер их бумажным полотенцем и выкинул его в унитаз.
А потом я вышел и увидел, что напротив туалета находятся две полки, а на них лежат чемоданы и разные сумки. И когда я посмотрел на них, я вспомнил, как дома иногда залезал в сушильный шкаф, и там мне было спокойно, я чувствовал себя в безопасности. И тогда я залез на среднюю полку и поставил один из чемоданов поперек, наподобие двери, так что он закрывал меня. И было темно, и я был совсем один, и я не слышал, как разговаривают люди. От этого мне стало гораздо спокойнее, и это было чудесно.
И я решил еще несколько квадратных уравнений:
и
Я сделал некоторые коэффициенты очень большими, так что уравнения было трудно решать.
А потом поезд начал замедлять движение, и кто-то вышел из вагона, встал рядом с полкой и постучал в дверь туалета. Это был полисмен, и он сказал:
— Кристофер!.. Кристофер!.. — Потом он открыл дверь туалета и сказал: — Вот дьявол.
Он стоял совсем рядом со мной, так что я видел его рацию и дубинку, которая висела на ремне, и чувствовал запах его лосьона после бритья. Но полицейский меня не видел, и я не откликнулся, поскольку не хотел, чтобы он отвел меня к отцу.
И он ушел очень быстро.
Тут поезд остановился совсем, и я подумал, не Лондон ли это. Но не двинулся с места, поскольку боялся, что полицейский меня найдет.
А потом пришла дама в шерстяном свитере, на котором были нарисованы цветы и пчелы. Она взяла сумку, стоявшую рядом с моей головой, и сказала:
— Что это ты тут сидишь в темноте?
