предал, а подвел к сектору обстрела. Когда он разговаривал с Заградским, ему и в голову не могло прийти, что благодаря его, Ожегова, безобидной информации придурок Заградский откроет стрельбу, как на полигоне. Поэтому, когда запищал пейджер и на зеленом экране высветилась фраза о «гонораре», неглупый опер Ожегов сразу понял, что события вышли из-под контроля и развиваются не по его сценарию. Он только одного не мог понять – как эти слянские «убойники» вышли на него, да еще так быстро. Моисей его сдать не мог. На нем такое количество безобразий в городе, «закрышованных» Ожеговым, что «раскол» опера означал для Моисея верную посадку. Тогда кто? Морик. Хитрая крыса Морик, который «и нашим и вашим»! И у мусоров на подсосе, и у Моисея под мышкой.
Ожегов стер сообщение и обхватил голову руками.
Дураку понятно, что сообщение на пейджере – подстава.
Ожегов снял трубку и снова стал набирать номер. Дважды крутанув диск, он на мгновение оцепенел и быстро положил трубку на рычаги. Идиот! Сам-то что творит?! Слава богу, что Заградский не подключился к связи! Слава богу, что номер Моисея не набран до конца! Сам ведь мент, а какие ляпсусы допускает?! Ожегов разозлился на себя и смахнул со стола авторучку. Главное сейчас – выйти из отдела и успокоиться. И не забыть взять из сейфа запасной магазин к «ПМ»…
Выйдя из отдела, он пересек улицу и подошел к ларьку. Попросив продавщицу открыть бутылку пива, Ожегов зашел во двор и сделал несколько больших глотков. Главное – успокоиться и не «поплыть». Расслабиться и превратиться в безвольный холодец означает одно: «шконка» в спецкамере – суд – «красная» спецколония.
– Стоп, стоп… – забормотал Ожегов с закрытыми глазами. Пиво приятно разлилось внутри, поднимаясь наверх расслабляющей волной. Чувство опасности слегка притупилось. – Еще ничего не случилось. Что у них есть на меня? У них есть Заградский и Морик. И еще – Моисей. Он – не в счет. Так можно начать сомневаться в самом себе. Моисею легче просто закатать меня под асфальт. Остаются двое. И если бы меня «сдавал» сейчас Заградский, он ответил бы на звонок и нежным голосом пригласил в гостиницу. Просто – в номер, а не в «место заключения договора». – Ожегов отпил еще. – Слишком длинно и непонятно. Мы ведь и в номере разговаривали, и в ресторане… Промазали, мальчишки. Блефуете. Хотите узнать, куда я вас поведу? Заградский не у них. Значит – Морик. А еще меня «пасут»… – Ожегов допил бутылку и забросил ее в кусты. – «Ведут» уже сейчас…
Он улыбнулся странной улыбкой и, поднимаясь с лавки, исподлобья окинул взглядом улицу. Пара бомжей на погребе, белая «шестерка» с незнакомыми номерами, мужик с ребенком на улице…
Закуривая сигарету, он оценил реакцию всех попавших в его поле зрения…
…Макаров положил руку на колено Андрею.
– Не заводи – в момент «просчитает»!..
…и не спеша направился в арку длинного, похожего на клюшку дома. Расчет был прост. Один раз это уже сработало. Опера из Службы безопасности ГУВД, ведшие наружное наблюдение за Ожеговым, проследовали за ним до трехэтажного дома сталинской постройки и, убедившись, что тот зашел в подъезд, закурили и стали ожидать его возвращения. Они могли бы ждать его год, если бы через сорок минут один из «чистильщиков» не догадался зайти в подъезд. Вторая входная дверь этого подъезда вела на соседнюю улицу. Ожегов тогда ушел вместе с переписанными деньгами бизнесмена, и ничего доказать ему не представилось возможным. Бизнесмену деньги вернули из кассы ГУВД, после чего в СБ Управления несколько изменилась штатная структура…
– Канифолить им мозги можно до бесконечности, – бормотал Ожегов, следуя от одного дома к другому, – но от этого ничего не меняется. Заводить их на Тихие Пруды – и сразу к Морику. Засранец ссученный…
Он подошел к подъезду нужного дома на улице Тихие Пруды, поднял голову куда-то вверх, на уровень то ли второго, то ли третьего этажа, и длинно свистнул…
– Андрей, кто здесь живет? – удивленно спросил Макаров.
– Понятия не имею. Это не мой район. Здесь Ожегов пашет. А вообще… – Андрей сдвинул брови, глядя, как Ожегов заходит в подъезд. – Дом старый, в таких обычно новые русские квартиры откупают да бедняки живут, кому жилье в наследство осталось. А потом в их квартиры все равно новые русские заезжают…
– Прям как у нас, – ухмыльнулся Саморуков. – И почему их тянет в эти квартиры с прогнившими за пятьдесят лет трубами, квадратными лестничными клетками, проходными дворами?
– Как ты сказал? – повернулся к нему с переднего сиденья Макаров. – Проходными дворами? Ну-ка, гений, сходи в подъезд!
Саморуков выскочил из машины и засеменил к подъезду, в который зашел Ожегов. На ходу он бурчал что-то про кару за неразумную инициативу и тяжесть носимого им креста. Через мгновение он выскочил из подъезда. Его лицо уже не носило печать незаслуженных страданий. Мишка, блестя возбужденными глазами, махал Булгакову – «объезжай дом!». У Макарова опять заныло внутри от чувства невозвратимо упущенного…
…Ожегов, быстро усаживаясь в «девятку» пойманного частника, коротко приказал:
– Королева, сорок.
Это был домашний адрес Морика. Ожегову почему-то казалось, что тот должен быть сейчас дома. Во всяком случае, первое, что сделал бы Ожегов, окажись он на месте Морика, это собрал бы самое необходимое и умчался куда подальше. Мысль о том, что тот это уже сделал, ему в голову не приходила. Интуиция. А что может быть важнее для опера, чем его интуиция?..
– И что мы теперь будем делать? – в сердцах спросил Андрей, сбрасывая скорость.
Макаров молча смотрел в окошко. Он думал.
– Где живет Морик?
– Королева, сорок, квартира сто девятнадцать. – Булгаков посмотрел на Макарова. Он с первой минуты их знакомства понял, кто здесь заказывает музыку.
– Тогда на Королева, сорок. И давай быстрее, Андрюха!
Разговор с Моисеем не занял более десяти минут. Когда авторитет Заболоцка понял, что за человек сидит перед ним, с его лица сползла улыбка пренебрежения, и он почувствовал внизу живота тянущие позывы. Это произошло спустя минуту после того, как криминальный авторитет города Заболоцка Моисей произнес до безумия глупую фразу:
– Слушай, старый пердун, если ты и дальше будешь задавать мне вопросы о положении дел в городе и намекать непонятно на что…
В его шею тут же впились пальцы одного из телохранителей «старого пердуна», а затем последний, положив на язык таблетку но-шпы, вздохнул и запил ее минералкой.
– Сынок, не расстраивай меня. Сейчас глупость сделаешь, потом всю жизнь жалеть будешь. Я – Степной.
Вот тут Моисей и понял, что понос – страшная вещь. Он извинился и около десяти минут пытался расколоть унитаз ресторанного туалета своим страхом. Рядом с кабинкой, давя в себе отвращение, стояли двое людей Степного и терпеливо ждали, когда закончатся самопроизвольные выстрелы кишечника господина Моисеева. А в это время в глубине ресторана, где им разрешила присесть охрана Степного, жались плечами друг к другу десять человек, чей рост был не ниже ста девяноста сантиметров. Происходящее казалось им страшным сном. Они, охрана «хозяина», сидят, как дрессированные мыши, в углу, их хозяин в туалете, а на лицах сидящих в ресторане – ни страха, ни уважения.
Наконец Моисей возвратился в зал.
– Тебе кто нужен, я так и не понял – Заградский или опять Морик?
– Сынок, в общем-то, они мне оба нужны. Но в первую очередь, конечно, Заградский. Ты случайно не знаешь, где сейчас Заградский и где твой Морик?..
– Понятия не имею. Могу лишь предполагать. После стрельбы у мусорни им обоим очень не хочется
