Мердок был так признателен женщине за избавление, что пообещал ей в награду любое из своих бесчисленных сокровищ. Еще несколько дней он оставался в пещере ведьмы, чтобы окончательно прийти в себя, но когда к нему снова вернулись силы и он уже стал подумывать о возвращении домой, на свой родной остров, видневшийся невдалеке за пеленой тумана, ведьма наотрез отказалась его отпустить, снова и снова заставляя его лодку пристать обратно к берегу посредством магической привязи.

И Макфи приходилось против воли оставаться ее гостем, испытывая неописуемые муки при виде дома, такого близкого и вместе с тем недосягаемого. Наконец ему удалось войти в доверие к ведьме и узнать у нее о небольшом топорике, с помощью которого можно было рассечь удерживавшую его волшебную привязь. Однажды безлунной ночью Макфи, выкрав у старухи топорик и разрубив привязь, бежал от нее и вернулся домой, к облегчению и радости своих родных, между тем как морской ветер за его спиной доносил до него яростные вопли ведьмы.

На следующий день старуха появилась у дверей Макфи, требуя, чтобы он сдержал слово и отдал ей свое самое бесценное сокровище. Но когда тот предложил ей великолепную, усыпанную драгоценными камнями брошь, она отказалась, заявив, что есть лишь одна вещь, которую она готова принять в награду за спасение его жизни, – знаменитый старинный флагшток клана Макфи. Мердок отказался, суля ей взамен немыслимые богатства, однако ведьма оставалась непреклонной, требуя от него семейную реликвию. Выведенный из себя, Мердок приказал выставить старуху вон и предупредил ее о том, чтобы она не смела больше возвращаться.

К рассвету следующего утра трое из пятерых детей предводителя клана таинственным образом скончались. Их нашли лежащими в постелях с лицами спокойными и безмятежными, словно кто-то извлек само дыхание из их уст. Убитый горем Макфи тотчас бросился к сундуку лишь для того, чтобы обнаружить, что старинный флагшток исчез, хотя и непонятно было, как его удалось вынуть, не отпирая замка. На его месте лежал обрывок грубого пергамента, на котором были начертаны следующие слова на древнем гэльском языке:

«В течение девяти столетий и затем еще одного любое существо, будь то человек или животное, которое вы подпустите близко к сердцу, скоро вас покинет, внезапно сойдя в могилу, пока вы будете беспомощно взирать на происходящее со стороны, всеми брошенные и одинокие. Только здесь, на этом туманном острове, можно найти правду. Флагшток святого Колумбы один способен снять наложенное на вас проклятие. Некто с чистым оком и чистым сердцем исправит ошибки прошлого и положит конец всем вашим мукам!»

С этого времени в течение трех последующих веков все те, кто так или иначе был дорог сердцу кого- либо из предводителей клана Макфи, умирали внезапно и при загадочных обстоятельствах – тонули в волнах, гибли при пожаре, иногда даже случайно падали с обрыва. Складывалось впечатление, что всякий раз, когда кто-то из Макфи совершал ошибку, позволив себе душевную привязанность к другому человеку, древнее проклятие давало о себе знать подобно прикосновению царя Мидаса, превращавшего все живое в бездушный металл, как и предрекла ведьма в тот далекий день. Вследствие этого те из Макфи, кому удалось выжить, превратились в замкнутый клан холодных, неприветливых людей, беспомощно наблюдавших за тем, как самые близкие им люди без всякого предупреждения падали жертвами проклятия злобной старухи. По этой же причине Гэбриел в детстве редко виделся со своим отцом, знаменитым Александром Макфи. О его здоровье и благополучии заботилась мать, Лили, между тем как его отец проводил все время со своим старшим сыном, Малкольмом, готовя последнего к затворнической жизни главы клана.

Малкольм оказался прилежным учеником и достойно нес на своих плечах бремя рокового наследства, превратившись с годами в человека столь же черствого и бездушного, как и его отец. Все вокруг предрекали, что из него выйдет хороший хозяин острова, поскольку он не подпускал к себе близко никого, даже родную мать. Однако никто не мог предвидеть безвременной кончины Малкольма, произошедшей при весьма странных обстоятельствах, когда вместо хрена он по ошибке добавил в пищу ядовитый борец. И точно так же никто не ожидал, что право наследования неожиданно перейдет ко второму сыну в семье, Гэбриелу.

Гэбриел был плохо подготовлен к тому, чтобы взвалить на себя неблагодарную роль главы клана Макфи. В отличие от Малкольма он не привык скрывать свои переживания за непроницаемой стеной холодного равнодушия, подавляя в корне любое человеческое чувство, любую привязанность. И потому-то совершил роковой промах, позволив себе полюбить Джорджиану и попытавшись ей помочь, что в конечном итоге привело ее к гибели. Случившееся не только укрепило окружающих во мнении, будто Макфи собственноручно убивали своих родных, но и лишний раз показало Гэбриелу, что он должен сделать все от него зависящее, чтобы его дочь не постигла та же участь.

За три последних года, прошедших после смерти Джорджианы, Гэбриел старался проводить в обществе дочери не более нескольких минут за раз, да и то лишь по особым случаям. Правда, он позаботился о том, чтобы ей был обеспечен должный уход, поручив горстке слуг, в чьей надежности и преданности роду Макфи он не сомневался, следить за тем, чтобы девочка была одета, накормлена и ни в чем не нуждалась. Однако подпустить ее к себе ближе он не смел. Говорить с ней, выказывать ей свою привязанность, вообще обращать на нее внимание означало бы подвергнуть жизнь Джулианы огромному риску, а он уже однажды совершил подобную ошибку и больше повторять ее не собирался. Иными словами, Гэбриел делал все, что было в его силах, лишь бы не полюбить ненароком собственную дочь.

Если бы он мог хотя бы такой ценой спасти ей жизнь!

Элинор медленно открыла глаза навстречу свету занимавшейся зари… и неожиданно увидела перед собой Джулиану, стоявшую у самого края кровати. Волосы девочки были по-прежнему аккуратно убраны под ночной чепчик с оборками, и она смотрела на нее в каменном молчании. Судя по окну за ее спиной, час был еще ранний, поскольку солнце едва начало подниматься на утреннем небосклоне. Элинор недоумевала, что могло ее разбудить. Она не почувствовала, как Джулиана поднялась с постели. Однако что-то должно было нарушить ее сон. И тогда она вспомнила глухой звук, словно рядом с кроватью топнули ногой.

– В чем дело, Джулиана? – спросила она, усаживаясь на постели. Шея у нее ныла из-за неудобной позы, в которой ей пришлось провести всю ночь, расположившись на самом краю перины рядом с девочкой. – Что произошло?

Джулиана не ответила. Она проследовала через комнату к двери, после чего с тем же непроницаемым выражением лица тихо открыла ее и встала рядом, ожидая, когда Элинор уйдет.

Элинор спрашивала себя, не была ли Джулиана разгневана на нее за то, что утром неожиданно обнаружила в материнской спальне постороннего человека. Возможно, она сочла это вторжением в ее святая святых, посягательством на узы, связывавшие дочь с матерью. Элинор не приняла это в расчет, когда решила остаться на ночь с Джулианой. Единственной ее мыслью было не спускать с девочки глаз, чтобы та не отправилась снова бродить по замку в кромешной темноте.

Решив, что ей лучше пойти навстречу желаниям ребенка, Элинор поднялась с постели и направилась к выходу. Она не успела переодеться в ночную рубашку после того, как обнаружила исчезновение Джулианы,