того, чтобы это стало совсем ясно, Горький пишет свой сценарий.
Гена. А из пьесы это разве не было ясно?
Профессор. Было, но, как видишь, не всем. А Горький не хотел разночтений. Он хотел, чтобы его замысел был предельно ясен всем и каждому, даже тем, кто еще очень слабо ориентируется в литературном океане. Чтобы его герои предстали не только в один-единственный миг своей жизни, но в движении, чтобы было видно, куда они движутся, куда могут – и куда не могут – прийти. Ради этого Горький и заставил Сатина прожить еще одну, так сказать, первую жизнь, что, между прочим, не такая уж редкость, как может показаться. В истории литературы случалось, что иной герой ухитрялся прожить, наоборот, новую жизнь – вторую, третью, четвертую... Но об этом уж давай в следующий раз.
ВТОРАЯ ЖИЗНЬ ПОМЕЩИКА НОЗДРЕВА
Ноздрев. Ба, ба, ба! Какими судьбами?
Гена
Ноздрев. И он еще спрашивает! Да я, не поверишь, только что сказал вот ему: «Ну, говорю, брат Архип, смотри, говорю, ежели сию минуту к нам сюда не заявится... этот...» Как бишь тебя! Евстигней? Селифан? Акакий? Э, да все равно! Позволь, душа, я тебе влеплю один безе! Да, да, ты уж не противься, одну безешку позволь напечатлеть тебе в белоснежную щеку твою!
Гена. Отстаньте от меня! Не хочу я с вами целоваться! Архип Архипыч, что тут у вас происходит? Я думал, вы к новому путешествию готовитесь, а тут, оказывается...
Профессор. Успокойся, Геночка! Ты не ошибся. Я действительно окончательно обдумывал, даже обкатывал наш новый маршрут, и вот для репетиции, на пробу пригласил этого госпо дина...
Гена. А! Значит, мы сегодня в «Мертвые души» отправимся?
Профессор. Почему ты так решил?
Гена. Как почему? Шутите? А зачем же тогда здесь Ноздрев-то?
Ноздрев
Профессор
Ноздрев. Как это какой? Натурально, вот этот, который изволил пожаловать!.. Так вот, твой Евстигней ни дать ни взять поручик Кувшинников. Такой же мошенник, ей-богу!
Профессор. Нет, я вижу, так у нас дело не пойдет. Ноздрев не даст. Что ж, как было сказано, я его породил, то есть вызвал сюда, я и...
Так-то оно спокойнее.
Гена. И все-таки я вас не понимаю. Зачем же он тогда вам понадобился? Что ли, вы его характера не знаете? Тем более если даже и не собирались сегодня «Мертвыми душами» зани маться... Да, между прочим: а куда же мы отправимся? В какую-нибудь другую книгу Гоголя?
Профессор. Нет, не Гоголя. Салтыкова-Щедрина.
Гена. Тогда я вообще понимать отказываюсь. К Щедрину-то Ноздрев какое отношение имеет?
Профессор. Да имеет некоторое... Видишь ли, дружок, в 1881 году Михаил Евграфович начал публиковать в журнале «Отечественные записки» «Письма к тетеньке»...
Гена. Письма – и публиковать? А к какой тетеньке-то? К своей, что ли?
Профессор
Гена
Профессор. А потому, что под тетенькой подразумевалась не какая-нибудь пожилая дама, а некто... вернее, нечто совсем иное. Как полагают исследователи – да это, в общем, даже несомненно, – тут прямо имелось в виду само тогдашнее российское образованное общество. Тот есть та его часть, которая была преисполнена предрассудков, этаких, если так можно выразиться,
Племянник. Милая тетенька! Помните ли вы, как мы с вами волновались? Это было так недавно. То расцветали надеждами, то увядали, то поднимали голову, как бы к чему-то при слушиваясь, то опускали ее долу, точно все, что нужно, услышали, то устремлялись вперед, то жались к сторонке... И бредили, бредили, бредили – без конца!
Ах! Весело тогда было. А ныне...
Вы спрашиваете, голубушка, хорошо ли мне живется? Хорошо-то хорошо, а все-таки не знаю, как сказать. Притеснений нет, свобода самая широкая, даже трепетов нет – помните, как в те памятные дни, когда, бывало, страшно одному в квартире остаться, – да вот поди ж ты! Удивительно как-то тоскливо. Атмосфера словно арестантским чем-то насыщена, света нет, голосов не слыхать, сплошные сумерки, в которых витают какие-то вялые существа. Все вдруг как-то переменились – и даже...
Представьте себе, тетенька, кого я на днях встретил! Нозд-рева!..
Гена. Кого?
Племянник
Профессор. Знаешь, Гена, сдается мне, что и этот монолог уже на лекцию
