loneliness , и power of love , и love in vain ... И герои этих песен, где все было не просто лучше, но еще и в движении , а время не стояло и не текло вспять, как в Мооре. Там, далеко , были города, а не только руины; широкие, безупречные улицы, рельсы, бегущие к горизонту, океанские гавани и airports — а не только изрешеченный осколками ангар да заросшая чертополохом и бузиной насыпь, которая уже не одно десятилетие блистала отсутствием рельсов. Там каждый мог ходить и ездить куда угодно и когда угодно, не нуждаясь ни в пропуске, ни в армейских грузовиках, ни в повозках, и уж тем более путь к свободе для него лежал не через заминированные перевалы или дорожные шлагбаумы контрольных постов.

Keep movin'! — воздевая руки, кричал в микрофон певец на одном из летних концертов, этакий «Спаситель» в слепящем свете прожекторов, высоко над восторженной толпой в темноте перед сценой, высоко над головами публики, заключенной в стенах Каменного Моря. Movin' along!

Когда Беринг за рулем «Вороны», за рулем своего детища, впервые отдался горячке движения вперед и скорости, рожденная из песен, из рева этих ансамблей тоска показалась ему вдруг вполне утолимой: Keep movin'. Вперед — и поминай как звали! — хотя бы всего лишь по усеянной выбоинами щебеночной дороге, хотя бы всего лишь по аллее гигантских сосен до холма, откуда виден разве что Слепой берег.

С тех пор как проигрыватель опять работал, Лили бывала в Собачьем доме чаще обычного. Являлась она всегда под вечер и вместе с иным меновым товаром порой привозила с равнины новые пластинки, но неизменно уходила еще дотемна и на ночь никогда не оставалась.

Беринг зорко наблюдал за своим хозяином и Бразильянкой во время их меновых гешефтов, но ни в одном жесте, ни в одном слове не обнаружил ни намека на то, что их связывало нечто большее, нежели странная доверительность и стоическая симпатия. Обсуждая ли дела, оценивая ли опасность бандитского налета, говорили они между собой всегда оживленным, а то и насмешливым тоном, который снимал чрезмерную многозначительность и даже опасность превращал в нечто заурядное и нестрашное.

За несколько дней до объявленного концерта Лили предложила Собачьему Королю крупный, с вишню, мутный изумруд и две коробки патронов для пистолета, который Телохранитель , как Амбрас теперь без тени насмешки именовал кузнеца, постоянно носил за поясом, спрятав под курткой или под рубашкой.

За изумруд — под Амбрасовой лупой его туманно-неуловимые вростки набрали четкости и превратились в кристаллический сад — Лили просила топографические карты, которые можно было достать только в архивах Армии, а за патроны — место на сцене во время пятничного концерта и двух охранников-каменотесов, чтобы проводили ее из дома до ангара. Наверняка ведь и на сей раз (как всегда) не обойдется без пьяных шаек.

— Карты я тебе достану. Место на сцене тоже считай твое. А вот каменотесы совершенно ни к чему, — сказал Амбрас и локтем подтолкнул Телохранителя, который как раз резал собакам мясо, — мы сами тебя проводим.

Беринг думать забыл про свое отвращение к этому липкому мясу, на миг в его ушах грянул вопль восхищенной публики, целый ураган голосов, увлекший его за собою на последнем концерте: бешеный, прямо-таки исступленный ритм ударных — и танцующий гитарист, вихрем мечется и скачет вдали по сцене, как бы заключенный внутри конуса света, который неотступно следует за ним, превращая каждое его движение в летучие тени. Словно желая освободиться из этого узилища, танцор в конце концов под неистовый грохот барабанов сорвал гитару с плечевого ремня, схватил обеими руками за гриф, вскинул над головой, точно дубинку, шваркнул об пол и по щепкам, обломкам и петлям металлических струн умчался из света в черную глубину сцены, а секунду спустя появился снова, исступленный бегун, летящий навстречу своей публике, и с криком, утонувшим в буре голосов, ринулся вниз, в обезумевшую толпу!

Но он не канул во мрак, не исчез среди сотен лиц, а поплыл по волнам воздетых рук, и казалось, будто держали его вовсе не ликующие дети Моора, будто вовсе не они уберегли его от удара о покрытый трещинами бетонный пол: он парил . Парил в своем искристом костюме, словно добыча в колышущихся щупальцах актиний на морском дне.

Место на сцене! В пятницу он увидит эти головоломные танцы, эти пикирующие полеты, этих парящих кумиров, как никогда близко; а самое главное — в джунглях проводов, летучих огней, усилителей и акустических колонок, средь яростных волн великой музыки, он будет рядом с этой женщиной, рядом с Лили, где-то в ночи.

Когда же Беринг наконец оторвал глаза от кухонного ножа в своей руке и мясных клочьев собачьей жратвы, чтобы отыскать взгляд Лили, она уже направилась к выходу. Потом он услыхал шаги мула на щебеночной дорожке и едва не побежал за нею вдогонку. Псы плотным кольцом обступили его, жадно требуя мяса, и он не рискнул пойти им наперекор.

В тот вечер, когда должен был состояться концерт, Лили, верхом на своем муле, появилась в сосновой аллее — красивая, как языческая царевна из иллюстрированной кузнечихиной Библии. Она припозднилась. Амбрас и Беринг нетерпеливо поджидали ее на открытой веранде в нижнем этаже Собачьего дома. «Ворона» стояла наготове, облитая вечерним солнцем. Клюв капота, кованые маховые перья на боковых дверцах и даже хищно растопыренные когти на решетке радиатора сверкали как в первый день после Большого ремонта. Во второй половине дня Телохранитель только тем и занимался, что проверял работу «птичкиных» клапанов, чистил свечи зажигания, шлифовал контакты, полировал замшей лак и хромированные детали. Дверцы машины были распахнуты. На заднем сиденье дремал кудлатый терьер, который внезапно поднял голову и насторожил уши, когда всадницу еще скрывала глубокая тень огромных сосен.

Лили чуть подсеребрила прядь волос, на шею надела несколько ниток речного жемчуга, уши украсила длинными, до плеч, подвесками из тончайших серебряных цепочек, на рукавах кожаной куртки развевались прихваченные стальными пряжками пучки сине-алых птичьих перьев и конского волоса. Казалось, незримая механика связывала размеренное колыханье этих цацек с кивающей головой мула, на налобнике у которого был прикреплен такой же плюмаж. Мул не спеша поднимался в гору. На седельной луке покачивалась кожаная сетка, а в ней дудел-пощелкивал транзистор, Лилина музыка , под звуки которой она частенько путешествовала безопасными дорогами; шлягеры экзотических коротко— и средневолновых радиостанций — в других, еще худо-бедно работающих приемниках озерного края вместо них слышался обычно только свист.

Беринг следил за приближением всадницы в хозяйский бинокль, но от бешеного сердцебиения картинка в линзах дрожала и расплывалась.

— "Гречанку" видали? — крикнула Лили, выехав из темной аллеи и кратчайшим путем через ежевичник направляясь к веранде; мул, флегматично подчинившись нажиму ее пяток, продирался сквозь чащобу. — Не пароход, а точь-в-точь спасательная шлюпка после морского сражения.

Примерно за час до захода солнца и начала концерта «Спящая гречанка» еще пыхтела по неспокойному озеру в виду Собачьего дома, совершая обычный рейс из приозерных деревушек в Моор. Вечернее небо было безоблачно, однако ветер, налетавший короткими резкими шквалами, будоражил воду, покрывал ее пенными гребешками. Шумный плеск волн в камышах доносился до самой виллы.

В бинокль Беринг мог достаточно близко рассмотреть медленно маневрирующий пароход — палубы сплошь были черны от пассажиров. Под рваным султаном дыма «Гречанка» опять шла к моорской пристани, пятый не то шестой раз за этот день. Концертная публика начала собираться сразу после обеда, и с тех пор ее наплыв продолжался в ритме швартовок парохода, который привозил очередную порцию людей, устремлявшуюся к старому аэродрому.

Четыре джипа, бронетранспортер, бронеавтомобиль и четыре армейских грузовика с аппаратурой гастрольной группы и дизель-генератором прибыли туда еще накануне вечером. Вооруженный взвод сопровождения с трудом сдерживал любопытных, не подпуская их к кострам и палаткам музыкантов. В своем энтузиазме дети Моора грозили взять лагерь штурмом. Они осаждали машины, молотили кулаками по