послушал еще немного. — О-о'кей, — сказал он наконец, — это я сделаю. Да, я внесу это в счет. — Он повесил трубку и шумно выдохнул воздух. — Слушайте, мистер, — обратился он ко мне, — вы что-нибудь смыслите в женщинах?

В женщинах? А что, по его мнению, я должен смыслить в женщинах? Кто в них вообще хоть что-нибудь смыслит? Женщины — это загадка даже для самих себя! Наткнувшись на мой тупой взгляд, хозяин гаража пояснил:

— Этот самый Хэнк, он холостяк с сорокалетним стажем, это я точно знаю. А теперь он хочет, чтобы вы привезли ему какие-то дамские тряпки. Ну-ну, не иначе как этот старый пес заделался гомиком. Я спрошу у жены, что ему выслать.

В конце недели я выехал из Сиэтла в новеньком «Де Сото» с полным грузом женской одежды. Жена хозяина предусмотрительно позвонила Хэнку и выяснила, в чем дело. Из Сиэтла в Вэнэтчи, из Вэнэтчи в Оровилл. Хэнк остался доволен, так что я не теряя времени двинулся дальше в Канаду. Несколько дней я пробыл в местечке Осойус. Затем по счастливому стечению обстоятельств мне удалось пересечь всю Канаду из Трейла через Оттаву, Монреаль и Квебек. Здесь не стоит по дробно об этом рассказывать, потому что все было настолько необычно, что вполне могло бы стать темой отдельной книги.

Квебек — замечательный город, с тем лишь единственным недостатком, что в некоторых его районах к человеку не слишком приветливо относятся, если он не знает французского. Моих познаний в этом языке оказалось как раз достаточно, чтобы выжить. Я зачастил в портовую часть города и, раздобыв членский билет профсоюза моряков, нанялся на судно палубным матросом. Не слишком высокооплачиваемая работа, которая, впрочем, позволила мне еще раз пересечь Атлантику, отработав проезд. Корабль оказался старым грязным корытом. Капитан и его помощники давным-давно утратили всякий интерес к морю и к собственному судну. Приборкой на борту почти не занимались. Отношение ко мне было неприязненным, поскольку я не играл в азартные игры и не участвовал в разговорах о женщинах. Меня побаивались, так как все попытки корабельного забияки утвердиться в своей власти надо мной закончились для него жалобными воплями о пощаде. Двоим из его шайки досталось еще хуже, в результате чего меня притащили к капитану и устроили разнос за то, что я калечу членов экипажа. Никому и в голову не приходило учесть, что я всего лишь защищал себя! За исключением этих мелких стычек рейс прошел спокойно, и в скором времени наше судно уже неторопливо входило в Ла-Манш.

Я был свободен от вахты и стоял на палубе, когда мы миновали Нидлз и вошли в Солент, эту узкую полоску воды между островом Уайт и побережьем. Мы медленно проползли мимо госпиталя Нетли с его прекрасными парками, разминулись со снующими паромами в Вулстоне и подошли к причалам Саутгемптона. Якорь с громким плеском ушел в воду, и в клюзах загремела цепь. Корабль развернулся носом против течения, в последний раз звякнул телеграф машинного отделения, и погасла легкая дрожь судового двигателя. На борт поднялись портовые чиновники, проверили судовые документы и принялись шнырять по каютам экипажа. Портовый врач выдал нам разрешение, и судно медленно подошло к причалу. Как член экипажа, я оставался на борту, пока не закончилась разгрузка, затем, получив жалованье, я взял свои скудные пожитки и сошел на берег.

— Что имеете предъявить? — спросил таможенник.

— Абсолютно ничего, — ответил я, открывая, как было велено, чемодан. Он просмотрел мои немногие вещи, закрыл чемодан и сделал на нем пометку мелом.

— Как долго вы намерены здесь пробыть? — спросил он.

— Я собираюсь жить здесь, сэр, — ответил я.

Он просмотрел мой паспорт, визу, разрешение на работу и дал добро.

— О'кей, — и он дал мне знак пройти в ворота.

Сделав несколько шагов, я оглянулся в последний раз на судно, которое только что покинул. В этот момент сильнейший удар чуть не сбил меня с ног, и я быстро обернулся. Какой-то таможенник, опаздывая на службу, бегом влетел с улицы, и теперь, наполовину оглушенный, сидел на тротуаре. Некоторое время он так и оставался, и я подошел, чтобы помочь ему подняться. Он яростно набросился на меня с кулаками, и я, взяв чемодан, уже собрался уходить.

— Стой! — заорал он.

— Все в порядке, — сказал пропустивший меня таможенник. — У него ничего нет, и все его документы в порядке.

— Я сам его проверю, — гаркнул старший чиновник. Ко мне подошли еще двое таможенников с озабоченными лицами. Первый попытался было протестовать, но в ответ услышал грубое «заткнись!»

Меня отвели в другую комнату, куда вскоре явился и тот обозленный чиновник. Он перерыл весь чемодан, швыряя вещи на пол, прощупал всю подкладку и дно старого потрепанного чемодана. Раздосадованный тем, что ничего не нашел, он потребовал мой паспорт.

— А! — воскликнул он. — У вас и виза, и разрешение на работу. Наш чиновник в Нью-Йорке не имел права выдавать и то, и другое. Это оставляется только на наше усмотрение здесь, в Англии.

Сияя от торжества, он театральным жестом разорвал мой паспорт надвое и швырнул его в мусорный ящик. Одумавшись, он тут же подобрал обрывки и сунул в карман. Прозвенел звонок, и из другого помещения вошли двое таможенников.

— У этого человека нет документов, — заявил он. — Он подлежит депортации, отведите его в камеру.

— Но сэр! — возразил один из чиновников, — я же сам их видел, и они были в полном порядке.

— Вы ставите под сомнение мои полномочия? — прорычал старший чиновник. — Делайте, как я сказал!

Таможенник понурившись взял меня за руку. — Идемте, — сказал он. Меня увели под конвоем и водворили в камеру.

— Боже мой, старина! — сказал Смышленый Юноша из британского МИДа, много, много позже входя в мою камеру. — Вокруг вас подняли такой жуткий шум, верно? — Он провел ладонью по гладкому, как у ребенка, подбородку и шумно вздохнул. — Видите, в каком мы положении, старина. Оно совершенно, ну, совершенно отчаянное! Скорее всего у вас все-таки были документы, иначе начальство в Квебеке просто не пустило бы вас на борт судна. Но сейчас документов у вас нет. Должно быть, выпали за борт. Что и требовалось доказать, дружище, верно ведь? То есть…

Я зло уставился на него и сказал:

— Мои документы были намеренно изорваны. Я требую, чтобы меня отпустили и разрешили въезд в страну.

— Да, да, — ответил Смышленый Юноша, — но можете ли вы это доказать* Легкий ветерок донес до моих ушей, что тут произошло на самом деле. Но мы должны быть заодно с теми, кто носит форму на плечах, иначе пресса разорвет нас на клочки. Лояльность, корпоративный дух и все такое.

— Значит, — сказал я, — вы знаете правду о том, что мои документы были уничтожены, и несмотря на это, вы в своей хваленой «Стране свободных» тупо стоите в сторонке и наблюдаете за тем, как творится произвол?

— Дружище, у вас был всего лишь паспорт жителя аннексированного государства, и по рождению вы не являетесь гражданином одной из стран Британского содружества наций. Боюсь, что вы, пожалуй, не входите в орбиту наших интересов. Так вот, дружище, если вы не согласитесь с тем, что ваши документы — ах! — выпали за борт, нам придется возбудить против вас дело за незаконный въезд в страну. Это может вам обеспечить тюремную отсидку года на два. Если же вы примете наши правила игры, вас всего лишь отправят назад в Нью-Йорк.

— В Нью-Йорк? Почему Нью- Йорк? — спросил я.

— Если вы вернетесь в Квебек, вы можете доставить нам некоторые неприятности. Мы сможем доказать, что вы прибыли из Нью-Йорка. Так что выбирайте сами. Либо Нью- Йорк, либо два года в качестве вынужденного гостя Ее Величества. — И, словно эта мысль только что пришла ему в голову, он добавил: — Разумеется, вас все равно депортируют после отсидки в тюрьме, и власти с удовольствием конфискуют все ваши деньги. Наше предложение позволит вам сохранить их.

Смышленый Юноша встал и стряхнул воображаемые пылинки с безукоризненного пиджака.

— Обдумайте все хорошенько, старина, обдумайте. Мы ведь предлагаем вам совершенно замечательный выход из положения!

С этими словами он ушел, оставив меня в камере одного.

Принесли тяжелую английскую еду, и я попытался разрезать ее самым тупым ножом, какой когда-либо попадался мне в руки. Может быть, они решили, что в моем отчаянном положении я вздумаю покончить с собой.

Но с таким ножом всякая попытка самоубийства заведомо обречена на неудачу.

День клонился к вечеру. Добряк-охранник бросил мне в камеру несколько английских газет. После одного взгляда я отложил их в сторону. Насколько я мог судить, они писали лишь о сексе и скандальных историях. С наступлением темноты мне принесли большую кружку какао и ломоть хлеба с маргарином. Ночь с ее промозглой сыростью заставила меня вспомнить гробницы с покрытыми плесенью останками.

Охранник утренней смены приветствовал меня улыбкой, похожей на трещину в его каменной физиономии.

— Завтра вы уезжаете, — сказал он. — Капитан одного судна согласился взять вас с условием, что вы отработаете проезд. По прибытии в Нью-Йорк вас передадут тамошней полиции.

Немного позже в тот же день ко мне явился чиновник, чтобы объявить об этом официально. Он также сообщил, что на борту я буду выполнять самую тяжелую работу, разгребать уголь в бункерах старого сухогруза, причем без всяких приспособлений, облегчающих труд. Платить за работу мне не будут, и мне придется подписать контракт, где будет оговорено, что я согласен на эти условия. После полудня меня под конвоем отвезли к агенту по отправке грузов, где в присутствии капитана я и подписал