— Достаточно взять кусок марли и вату, сделать из них маску и завязать на затылке.

— И каску, — сказал Родриго.

— Или любую алюминиевую емкость, все равно какую, а к ней приделать подбородный ремень.

— Хороши мы будем с кастрюлями на голове! — заметил Порталье.

— Ничего, — не успокаивался Марко, — мы же не поедем так в метро, привяжем к поясу и наденем в крайнем случае.

— Правильно, — сказал Родриго, — а те, кто с самого начала появится в касках, — провокаторы. Так мы их и распознаем.

— Точно, — сказал Марко.

Так продолжалось больше часа. Марианна делала записи в блокноте, остальные с глубокомысленным видом качали головами. Им казалось, они готовы на все. Их идеология была размытой и поверхностной и по сути сводилась к конфликту поколений.

Полицейский префект был человеком учтивым и просвещенным, с беспокойным характером. Из окна кабинета, выходившего на Сену, он видел, как за мостами на Левом берегу [20] суетятся люди в черной и голубой форме. Накануне его подчиненные оказались не в силах сдержать массовые выступления, судя по всему стихийного характера, и то, что сегодня утром, в воскресенье, четверых молодых людей приговорили уже не к условному тюремному заключению, вряд ли охладит чей-то пыл. И не подольет ли это решение министра юстиции, объявленное накануне вечером в прокуратуре, масла в огонь? Кем оказались эти фанатики, схваченные вчера на улице? Кондитер, у которого в кармане нашли нож со стопором… «Это для моей стряпни», — сказал он. Музыкант из духового оркестра, органист, археолог, студент, который не вовремя пустился бежать, чтобы укрыться в подъезде. Префект Гримо предпочитал во всем соблюдать меру. Он размышлял, как свести подобные ошибки к минимуму. Когда-то ему не хватило совсем немного, чтобы пройти по конкурсу в Эколь нормаль[21]; он мог бы стать преподавателем. Он знал, что французские студенты разумнее и меньше склонны к насилию, чем американские, немецкие или японские. Студенческие профсоюзы за семь лет потеряли три четверти своих членов. Левацкие группировки, враждовавшие между собой, ломали копья из-за отдельных положений учения и были не особенно многочисленны, хотя, организовав протест против войны во Вьетнаме, смогли умножить и сплотить своих сторонников. Конечно, обитатели студенческих городков вроде Нантера давно бунтовали против слишком строгих или устаревших правил, с которыми им было трудно смириться, но кто мог предвидеть беспорядки такого масштаба, как в эту пятницу? Так что префект с тревогой думал о демонстрации, назначенной на завтра в Латинском квартале.

Около пяти часов вечера он приехал к решетчатым воротам на площади Бово и попросил сообщить министру внутренних дел, что явился для доклада. Энергичный Кристиан Фоше, давний соратник Шарля де Голля[22], сразу же принял его:

— Ну, что мы имеем, мсье Гримо? — спросил он, нахмурив густые брови.

— Посмотрите, господин министр.

Префект протянул ему листовку. Министр только что вернулся из Меца [23], где председательствовал на конференции мозельских мэров, так что за ситуацией он следил издалека. Фоше просмотрел листовку: «Буржуазия старается изолировать и разобщить наше движение. Мы должны отреагировать немедленно. Объявим всеобщую забастовку. С понедельника и до тех пор, пока все наши товарищи не будут освобождены…»

Воззвание было написано от имени Студенческого союза, вице-президент которого был арестован в пятницу. Министр спросил префекта:

— А этот Соважо все еще в кутузке?

— Освободили вчера вечером, как и Кон-Бендита[24].

— Этого буйнопомешанного из Нантера?

— Его арестовали еще до начала беспорядков, но завтра он предстанет перед университетским советом. Пусть деканы и ректоры сами с ним разбираются. Это не наше дело.

— Главное — сохранять спокойствие, избегать столкновений, но перевес должен оставаться на стороне закона.

— Насколько это возможно, господин министр.

— Что вас смущает?

Никто в правительстве не принимал студентов всерьез, министры шутили, говоря, что для ребят это прекрасный способ отвертеться от приближающейся сессии, пожимали плечами. Де Голль считал весь этот шум простым ребячеством. Студентам положено учиться, и точка. Чтобы мальчишки оскорбляли государство? Об этом не может быть и речи. Надо их проучить. Даже в тот день, когда начались беспорядки, генерал нимало не был обеспокоен страстями, кипящими в аудиториях. Он пообедал с Фернанделем[25] и Анри Труайа[26], а потом отправился в свою резиденцию в Коломбе[27], чтобы подготовиться к отъезду в Румынию. Первый министр Жорж Помпиду[28] находился в Иране. В тот день он в бронированном подземном хранилище одного из тегеранских банков восхищался сокровищами шаха. Он отказался прервать поездку и дал всего одно указание: «Проучите этих молокососов!»

Кристиан Фоше задумался.

— Вы полагаете, — спросил он префекта, — мы совершили ошибку, послав наших людей в Сорбонну?

— Наши люди откликнулись на призыв ректора.

— Это я прекрасно знаю.

— Были допущены некоторые оплошности, — добавил префект.

Неделю назад полицейская служба общей информации встревожила Алена Перефитта, министра образования, в самых устрашающих красках изобразив университетский городок в Нантере и леваков, уже в который раз готовящих там серьезные беспорядки. От декана Граппена потребовали закрыть факультет. Занятия возобновятся, когда все успокоится. Это привело к тому, что сотни возмущенных студентов вышли на площадь перед Сорбонной, приехала полиция. Наказать виновных? Или выждать? Все колебались, и министр юстиции Луи Жокс, исполнявший обязанности премьер-министра, отнюдь не горел желанием принимать какие-либо решения.

— Неужели Вы так боитесь завтрашней демонстрации? — спросил министр у префекта.

— Мсье Перефитт объявил преподавателям, что демонстрация незаконная, мало того, выступая по радио, он обозвал студентов смутьянами…

— А разве это не правда?

— Правда не всегда бывает кстати.

— А что левые? Политики?

— Сидят тихо. Компартия отзывается о студентах примерно так же, как господин министр образования.

— Прекрасно! Значит, это будет обычное студенческое шествие.

— Это выяснится завтра, господин министр.

При входе в женское общежитие университетского городка в Пантере, где раньше сидели в засаде несносные сторожа, строго следившие за всеми входящими и выходящими, чья-то безымянная рука намалевала на стене ярко-красную надпись «Запрещается запрещать». Родриго и Теодора, увешанные пакетами, поднялись на седьмой этаж, постучали в одну из многочисленных дверей, услышали сонное «да…», представились, и Марианна открыла им, потягиваясь. Волосы спадали ей на глаза, одета она была в толстый свитер, закрывавший бедра.

— Который час?