давно была бы вашей женой. Есть другие причины, куда более важные.
Я против воли почувствовал облегчение, хотя и был до глубины души раздосадован.
— Так, значит, вы не выйдете за меня, Наттана? Все ваши возражения ничего не значат… Мы рядом, и мы любим друг друга! Нас ожидает прекрасная жизнь, когда мы найдем себе место и никогда не будем разлучаться.
— Пожалуйста! — сказала она. — Все уже решено. Вы просили Хису Наттану быть вашей женой, и по каким-то своим соображениям она ответила вам «нет».
Я смерил ее взглядом, мысленно оценивая ее упорство, и спросил:
— Вы очень упрямая?
— Вам ли не знать. Вы овладели моим телом вопреки моим намерениям, но вам не победить мой здравый смысл!
— Но вы — моя, Наттана. Я это чувствовал все эти дни.
— Ах, я знаю, о чем вы… но, мой милый, вы уже совершили благородный поступок. Остановитесь на этом! Дальше идти нет смысла. Поверьте, прошу вас. Прекратим этот спор.
— Будьте моей женой, Наттана!
— Нет, нет и нет! — Она рассмеялась.
— Вы должны!
— А вы меня заставьте! Хоть зацелуйте, заласкайте, ничего не выйдет. Все уже давно решилось.
Она оттолкнула мои руки, к тому же я и не мог как следует обнять ее в тряской тележке. Наттана смеялась и казалась едва ли не счастливой. Во мне вскипел гнев, но, несмотря на это, я тоже рассмеялся, отчего еще больше разозлился на самого себя, но ничего не мог поделать, хотя и не хотел сдаваться.
— Когда я вернусь… — начал я.
— Нет и нет! Вы свободны, если я…
Внутренне я уже сдался, но продолжал увещевать ее.
— Ведь вы свободны, Наттана? Я думал, что свободен, пока не узнал, что могу вернуться. Эта возможность сняла все преграды.
— Я совершенно свободна, свободна настолько, что стоит мне захотеть, и я выйду за любого или стану чьей угодно любовницей. И вы не должны мешать мне, так же как я не должна мешать вам.
— Ах, вот какие у вас мысли, Наттана!
— А у вас?
— Нет! — воскликнул я. — Я предлагаю именно вам стать моей женой.
— Я скажу вам, только если вы обещаете отказаться от малейшей надежды видеть меня своей женой.
— Но как я могу? Теперь, когда я вернулся и вы по-прежнему одна…
— И вы один, и если вы хотите жениться на мне, то и я должна хотеть выйти за вас замуж! Но такое можно сказать о любой женщине, о любом мужчине! Значит, на это вы и надеетесь?
— Да, Наттана, но это не так мало, как вам кажется, ведь мы были любовниками.
Она залилась румянцем. Потом пожала плечами и усмехнулась.
— У вас кто-то есть, Наттана?
Она вздрогнула:
— А вам зачем знать? Что это вам даст? Моя
— Да!
— Я ничего не собираюсь вам говорить.
— Нет, скажите! У вас кто-то появился?
— Нет! — яростно крикнула она. — И вряд ли будет, уж я-то лучше себя знаю. Раньше я думала — я другая, мне не хотелось допускать до себя мужчин слишком близко. Мне хотелось другого — жить дома, работать. Благодаря вам я впервые представила себе, что такое замужество и
— Неужели из-за меня вы никогда не выйдете замуж, Наттана? Если так, то…
— Из-за вас? Конечно нет! Но у меня словно открылись глаза. Мне полюбилась мысль о том, чтобы жить скромно, одной и много работать. И вот именно из-за вас я так привязалась к своей работе!
— В вашем характере есть что-то от вашего отца.
— Да… мне близки некоторые из его идей, но у меня на то свои причины. Мне не нужны второсортные отношения с мужчинами.
— А то, что было у нас, вы считаете тоже второсортным?
— Конечно, иначе бы мы поженились.
— Не смейте так говорить, Наттана!
— Чувства каждого из нас к другому вовсе не второго сорта. Не путайте разные вещи, Джонланг!
— Мне противна мысль о том, что наша любовь была фальшью.
— Мне тоже! — воскликнула Наттана. — Поэтому не будем! Подумаем лучше о том, что у нас есть сейчас, о том, что нас ждет в будущем, о том, каким вы станете, и о том, чем буду заниматься я.
Тележку то и дело подбрасывало, неплотно закрепленные борта грохотали. В теплом сухом воздухе стояли облака пыли, и сильно пахло лошадиным потом. Острые, высокие, белоснежные вершины холодно вздымались к небу. Перед нами над дорогой стелилась желтая дымка, оставленная передними тележками, скрывшимися из виду на спуске.
Сам жаркий солнечный свет, казалось, был пропитан сладострастным влечением, но в то же время я чувствовал, как с каждым мгновением отдаляюсь от Наттаны, как рвется связь между нами.
Долгое время мы ехали молча, пыльные, прокаленные солнцем. Пять тележек медленно продвигались вперед: даже не нагруженные, они были тяжелыми. На полпути мы остановились у ручья, напоили лошадей и напились сами, перебросившись парой слов. На какое-то время мы — семеро мужчин и одна женщина — почувствовали себя друзьями, и было приятно сознавать, что мы делаем одно, общее, дело, но стоило нам снова рассесться по своим тележкам, и каждый вновь погрузился в заботившие его мысли, и разговоры у путешественников снова пошли разные.
За время работы Наттана успела загореть. В жарких лучах солнца лицо ее горело, а в местах, не покрытых коричневым слоем загара, кожа по-прежнему оставалась нежно-розовой. Я любил каждую выемку, каждую выпуклость этого скрытого одеждой тела и при этом изо всех сил старался думать о Наттане как о друге, как о симпатичной попутчице, оказавшейся со мной в одной тележке в этот жаркий полдень. Я рассказывал о том, как поеду домой, что буду там делать, но, поскольку та сокровенная теплота, которая соединяла нас, исчезла, разговор получался вялый и скучный. Наттана тоже поделилась своими планами: она уезжала домой. Лорд Хис уже знал о нашей истории, но все же разрешил дочке вернуться.
— Вы перед ним чисты, — сказала Наттана. — Он знает, что вы предлагали мне стать вашей женой, но что я отказала вам. Он считает дурной, порочной меня. Не знаю, какого приема ждать, но думаю, когда он узнает, что мы сами решили прервать наши отношения, он поймет, что бессилен.
Потом, оживившись, блестя глазами, она рассказала о новых вещах, которые собиралась ткать…
С большой дороги мы свернули на проселочную (слегка поднимаясь, она вела к холмам) и скоро достигли карьера. Плиты лежали уже обтесанные Нэзеном и другими каменотесами еще до того, как начали крыть кровлю. Каждую можно было поднять только вдвоем. Погрузка оказалась далеко не легким делом, и вскоре все были мокрыми от пота, тяжело дышали, и очень хотелось пить.
Наттана сходила к пруду и принесла воды. Она была очень хороша: гибкий стан, изящно изогнувшийся под тяжестью ведра, свободная рука на отлете, раскрасневшееся улыбающееся лицо, белоснежные зубы и рыжие волосы на фоне голубовато-серых стен карьера и пронзительной небесной синевы. Она смешала нам питье из воды и сухого вина с кислинкой, и мы принялись жадно утолять жажду.
Наш караван направился обратно в прежнем порядке, только теперь Наттана передала мне вожжи, сказав, что мне следует учиться править по-островитянски на тот случай, если я вернусь и у меня будет
