— Ты оказался ужасно изнурительным, первобытным любовником. Хорошо, что не все мужчины похожи на тебя.

Ее нежности и в дальнейшем мало чем отличались от этой, что все же лучше, чем если бы она повисла у меня на шее и заныла: «Миленький, скажи, как ты меня любишь!» Особенно если учесть, что рост у нее метр семьдесят два и соответствующий этому вес.

Франсуаз обычно приходила под вечер. Программа ее визитов постоянно была одна и та же — умеренное питье, умеренная закуска, самодеятельный ужин и любовь без лишних разговоров. Другой, менее подозрительный человек, вероятно, решил бы на моем месте, что женщина прочно и надежно привязалась к нему. Я же придерживался того мнения, что мы вот-вот услышим друг от друга нечто такое, чего мы всячески стараемся не произносить и что не имеет ничего общего с отношениями двух полов.

Но вот в один прекрасный день господин Гаррис сообщил мне, что на этом наши занятия заканчиваются, и безучастным голосом пожелал мне успеха в их практическом применении.

Вечером, когда мы с Франсуаз, сидя, как обычно, под оранжевым навесом, употребили привычные дозы алкоголя и обменялись колкими любезностями, я решил, что пора заговорить. Первым всегда вынужден говорить более слабый. Таково правило игры, и тут уж ничего не поделаешь — не я его придумал.

— Дорогая Франсуаз, твои остроты, хоть они и проверены временем, довольно однообразны. Что ты скажешь, если мы переменим тему?

Эта реплика не выражала ничего примечательного, зато мой взгляд был достаточно красноречив.

— А что ты скажешь, если мы переменим место? — вопросом на вопрос отвечает Франсуаз. — Мы с таким упорством сидим под этим навесом, что у меня появилось ощущение, будто я на всю жизнь сделалась оранжевой.

Она встает, спускается по трем мраморным ступеням и углубляется в сад, куда мы ни разу не догадались пойти прогуляться. Я следую за ней и, когда мы достигаем темной аллеи вдоль кипарисов, спрашиваю:

— По-твоему, нас подслушивают?

— А ты как считаешь?

— Трудно сказать…

— Говори тогда, что у тебя.

— Франсуаз, я хочу уехать в Париж!

— Ну и валяй. Счастливого пути.

— Не могу без тебя. Я хочу сказать — без твоей помощи.

— Почему не можешь?

— Потому что я в безвыходном положении. Ты единственная можешь меня спасти.

— Выходит, дошло до того, что тебя должна спасать какая-то надменная шлюха, как ты изволил меня назвать перед твоим Дугласом?

— У тебя изумительно острый слух…

По сути дела, даже самый острый слух не смог бы уловить моей реплики среди шума ночного заведения на расстоянии трех метров. Но мне известно, что слух иногда обостряется при помощи специальных устройств. Только в данный момент мне было не до таких деталей.

— Франсуаз, ты отлично понимаешь, почему я сижу в этой вилле и чем я тут занимаюсь…

— Допустим. А с какой целью?

— Меня готовят к тому, чтоб забросить в Болгарию. Едва успел я оттуда бежать полгода назад, как они снова хотят меня туда вернуть…

— И ты умираешь от страха. Не так ли?

— Дело не только в страхе. Это будет конец всем моим намерениям, всем мечтаниям. Всю жизнь я рвался в Париж… Во Франции воспитывался мой отец… я с детства лелеял эту мысль…

— Хорошо, хорошо. Только не заплачь.

Сила была на ее стороне, и женщина играла твердо. Плакать я не намеревался, но замолчал, так как почувствовал, что исповедь тут ни к чему и мне надлежит отвечать на вопросы, ставить которые дано другому. Благо, к этому мне не привыкать.

В тени кипарисов смутно белеет скамейка, но Франсуаз проходит мимо и останавливается лишь в конце аллеи. Она подает мне знак подойти к ней поближе и говорит полушепотом:

— Ты не возражаешь, если мы вернемся к самому началу, а?

Мы так и сделали.

Женщина мастерски задает вопросы — качество, которое я в ней оценил при первом же нашем водевильном разговоре. Каждый вопрос бьет в одну узловую точку, допрос ведется ловко, держит меня в напряжении, и через каких-нибудь пятнадцать минут Франсуаз вырывает из меня все то, на что греческая полиция расходовала долгие часы.

— Случай с Младеновым, возможно, представит для нас известный интерес, — замечает брюнетка по окончании допроса. — Неясно одно — чем ты сам можешь быть для нас полезен…

— Послушай, Франсуаз, я выполню любую задачу, которую вы поставите передо мной… Я люблю Францию…

Женщина задумчиво глядит на меня своими большими темными глазами, смутно поблескивающими во мраке аллеи.

— Человек, который не любит собственную страну, едва ли способен любить другую, Эмиль.

Я молчу. Эта кобра знает мое уязвимое место.

— Но это не столь важно. Среди таких, как мы, о любви говорить не принято, ты сам сказал. Беда в том, что тобой сейчас владеет страх. Весьма возможно, значит, что он тебя не покинет и завтра. Не думай, что страшно лишь там, в Болгарии.

— Франсуаз, я не трус.

— Я в этом не уверена. Впрочем, это касается прежде всего тебя: струсишь — сократишь себе жизнь. Пойдем-ка мы обратно. Длительные прогулки всегда вызывают подозрение.

— Погоди, — говорю я. — Для меня нет возврата. Моя подготовка сегодня закончилась. Не исключено, что завтра же вечером меня отправят на границу.

Уже шагая по аллее, она вдруг замирает на месте при этих словах и оборачивается ко мне:

— И ты только сейчас об этом говоришь? Мог бы еще подождать и телеграфировать мне с границы. Что я должна сделать за два часа?

— Вырвать меня отсюда. Франсуаз, я уже достаточно знаю тебя и убежден, что ты в состоянии сделать все, если захочешь.

Комплимент, сказанный даже такой женщине, как Франсуаз, делает свое дело. Во всяком случае, делает больше, чем разные заклинания вроде «во имя нашей дружбы» и тому подобное. Уставившись глазами в черную стену кипарисов, Франсуаз о чем-то думает. Смутно белеет во мраке ее красивое лицо, а от ее темных, аккуратно уложенных волос исходит легкий аромат, но я не замечаю ее женских чар, потому что вижу перед собой не женщину, а представителя некоего безымянного ведомства, которое в данный момент решает мою судьбу.

— Чтоб раздобыть для тебя подходящий документ, у меня нет времени, — бормочет Франсуаз как бы сама себе.

Помолчав немного, она вдруг добавляет:

— Тем хуже. Попробуем обойтись без документа. Господин Никто, родом Ниоткуда. Национальность: без национальности.

Она берет меня под руку, медленно ведет по темной аллее в сторону виллы и тихо говорит:

— Я ухожу. Ты меня провожаешь до дверей, пять минут ужинаешь на кухне, гремя при этом посудой, удаляешься в спальню, гасишь свет, делая вид, что ложишься, вылезаешь в окно, перемахиваешь вот здесь, в конце аллеи, через ограду. Прямо перед тобой шоссе. Идешь влево. Я тебя жду за третьим поворотом.