только американцам, но и французам. Эмигрантский Центр всегда может пригодиться.

— Что ж, говорите, — бормочет мсье Леконт.

Ему явно наплевать на мои соображения, но раз дождь не утихает, почему бы не выслушать меня?

— Вы совершенно правы, что я больше не в состоянии выполнять задачи, подобные тем, какие выполнял до сих пор. Но мне трудно согласиться с тем, что я уже вне игры, пока в моих руках есть такой козырь, как Младенов.

— Если вам мнится, что ваш Младенов может сойти за какой-то козырь… — кисло усмехается мсье Леконт.

— Послушайте, мсье Леконт, я вовсе не претендую на то, чтоб знать больше, чем полагается знать пешке вроде меня, но не считаете ли вы, что для вас было бы гораздо удобней самому руководить Центром вместо того, чтоб с такими трудностями следить за происходящим там?

— Каким это образом? — резко спрашивает француз.

— А вот каким: отстранить Димова и Кралева, а во главе Центра поставить кого-нибудь вроде Младенова, который будет действовать по моей, то есть по вашей, указке.

— Мерси за совет, — снова криво усмехается мсье Леконт. — Если бы могли запросто распоряжаться Центром, то будьте уверены, не стали бы прибегать к вашим услугам. У нас есть ряд соображений — излагать их перед вами нет надобности, — в силу которых наше прямое вмешательство исключается. Если в тот вечер наши люди маленько поприжали банду, чтоб выручить вас, то это чистейший блеф, осторожное предупреждение, чтоб они не слишком усердствовали…

Леконт умолкает, так как из павильона вышел кельнер, желая, очевидно, напомнить своим присутствием, что занимать зря столики в заведении неприлично. В эту пору и в такой дождь на террасе мы единственные клиенты.

— Что возьмете? — спрашивает мой собеседник.

— То же, что и вы. Так по крайней мере будет больше уверенности, что вы не закажете для меня отраву.

— Два кофе и два перно, — говорит Леконт кельнеру.

И, выждав пока тот исчезнет, продолжает:

— Ни заказывать, ни рекомендовать вам отраву я не собираюсь. Просто перемените профессию и радуйтесь тому, что спасли свою шкуру. Это все же что-нибудь да значит.

— Простите, — говорю я, — но мы, видимо, не поняли друг друга. Когда я упомянул о том, что Димов и Кралев должны быть устранены, я, в сущности, имел в виду, что они самоустранятся.

— То есть?

— Я уже две недели ломаю голову над этим вопросом и, как мне кажется, нащупал правильное решение. В соответствии с созревшим у меня планом в Центре должна разгореться такая междоусобица, что и Димов, и Кралев, да и все прочие, если хотите, сами устранят друг друга, после чего мы с Младеновым сможем взять руководство на себя. Вам ничего делать не придется, понимаете? Они сами устранятся, убрав друг друга.

Мсье Леконт задумчиво смотрит в парк, как бы оценивая, есть ли в моем предложении хоть малая толика здравого смысла. Дождь слабеет. Вместо ливневых струй ветер бросает тучи мелкой водяной пыли, и перед нами в сырой мгле открывается густая зелень Бют-Шомона с пологими травянистыми склонами, искусственными бетонными скалами и озером, полным застоявшейся темно-зеленой воды.

Кельнер приносит заказ, окидывает недовольным взглядом небо и бормочет: «Какая ужасная погода», — но, убедившись, что нас погода не волнует, возвращается в павильон.

Мсье Леконт отпивает кофе и закуривает забористую «галуаз». Потом посматривает на меня, внимательно и несколько удивленно, будто лишь сейчас заметив мое присутствие.

— Что ж, верно. Это идея. Я пока ничего определенного не говорю, — он предупредительно поднимает руку, — но это идея. Чтоб как-то о ней судить, надо знать, какие имеются реальные возможности для ее осуществления. Расскажите мне более подробно о вашем плане.

«Горизонт слегка проясняется», — объявляю я себе, хотя именно в этот момент дождь снова припускает, и полупрозрачные завесы из струй опять опускаются вокруг нас, с мягким шумом и плеском падая в траву. Я закуриваю «зеленые», думая с некоторой горечью о том, что даже сигареты для меня выбирают другие люди. Возвращаясь к действительности, начинаю излагать свой план.

— Это идея, — повторяет мсье Леконт, внимательно выслушав меня. — Больше пока я ничего не говорю и вообще в данный момент не могу ответить вам ни «да», ни «нет».

Дождь снова заметно утих.

Француз смотрит в небе, потом переводит глаза на мою разочарованную физиономию.

— Пошли?

Он вынимает из кармашка измятую банкноту и оставляет ее на столе. Мы неторопливо идем по мокрой гальке аллеи, поднимающейся на холм. Добравшись до его вершины, останавливаемся ненадолго под высокими деревьями, с которых сцеживаются зеленоватые тени и капли воды. Перед нами по другую сторону холма, в низине у наших ног вьется среди унылых пригородов желоб железной дороги. Рядом с икусственным оазисом — бедняцкие кварталы. Рельсы, бурые насыпи, черные от сажи стены строений. Здесь берет начало жизнь.

— Ладно, — кивает мсье Леконт как бы в ответ на мои невысказанные слова. — Если ваш проект будет принят, вам дадут точные инструкции. Если же нет, считайте, что мы никогда не были знакомы.

— Ясно. Как мне узнать ваш ответ?

— Об этом не беспокойтесь. Найдем способ связаться с вами. Вам куда? Потому что мне в обратном направлении.

— Мне все равно.

— Хорошо. Тогда я спускаюсь.

Кивнув мне, он шагает вниз по аллее, а я продолжаю глядеть на линию железной дороги, врезающуюся в темные массивы пригородных зданий, над которыми снова хлещет дождь.