людей волосы дыбом встанут, наглядно подтвердят, какое «братство» воспевал все эти годы Смехов и ему подобные мифологизаторы.

Осень 67-го продолжается…

27 ноября, после долгого перерыва, вновь возобновились репетиции спектакля «Живой», где у Высоцкого роль Мотякова.

28 ноября Высоцкий вновь отправился в Куйбышев с концертами. Но в отличие от майских гастролей на этот раз под его выступления выделена самая просторная площадка — многотысячный Дворец спорта. Однако Высоцкий, узнав об этом, категорически отказывается: дескать, перед такой большой аудиторией (а это 6 тысяч человек) он никогда еще не выступал. Тогда устроители гастролей идут на хитрость: сообщают, что концерты пройдут в залах поменьше. Высоцкий соглашается, не подозревая о подвохе. Сопровождали певца его родственник Павел Леонидов и куйбышевец Всеволод Ханчин. Последний вспоминает:

«Встретились с Высоцким после спектакля на „Таганке“. Он как был в одних холщовых штанах, так и поехал. Лишь куртку накинул да сумку с гитарой захватил. По дороге я учил его играть в карты. Резались в разные хулиганские игры: очко, буру. Учеником он оказался сообразительным: часто выигрывал…»

П. Леонидов: «На перроне куйбышевского вокзала, несмотря на гнусную погоду, — столпотворение. Оказалось, что выйти из вагона нельзя. Нельзя, и все. Толпилась не только молодежь, толпились люди всех возрастов и, что удивительно, — масса пожилых женщин. Уж они-то почему? После я понял, что это матери погибших на войне не мужей, а сыновей, молодых мальчиков, помахавших мамам на прощанье, думавших, что едут немножко пострелять. Извините меня, пожалуйста, за банальные слова, но без них нельзя, я такой неподдельной, всенародной любви, как тогда в Куйбышеве, больше никогда не видел…»

В. Ханчин: «Когда добрались до Куйбышева, Высоцкий увидел у Дворца спорта огромную толпу. Нахмурился, кинулся смотреть зал. А там все шесть тысяч зрителей разместились. Видим, он нервничает. Слышим, ругается. Но как-то мягко, беззлобно…»

П. Леонидов: «Концерт мы начали с опозданием на двадцать минут… Толпа требовала включения наружной трансляции Володиного концерта. Дежурный по обкому сдуру запретил, и в одну минуту среди мороза были разбиты все окна. Позвонили „первому“ за город, трансляцию включили, между первым и вторым концертами окна заколотили фанерой…»

В. Ханчин: «После перерыва, в десятом часу вечера, начали второй концерт. Параллельно киевское „Динамо“ играло в Кубке европейских чемпионов с поляками. Зрители из числа футбольных болельщиков сидели как на иголках. Из-за кулис мне сообщили, что наши повели 1:0. Подхожу к Высоцкому, говорю об этом. Он тогда объявил счет во всеуслышание. Зал на новость отреагировал аплодисментами».

29 ноября, после концерта во Дворце спорта, Высоцкий дал домашний концерт у В. Климова. В нем прозвучали песни, которые в официальных концертах певец обычно не исполнял: «Про плотника Иосифа», «Мао Цзедун — большой шалун», «От скушных шабашей…», «Сижу ли я, пишу ли я…», «У нас вчера с позавчера…» и др.

В этом списке песен обратим внимание на одну — про Мао Цзедуна. Она стала последней в «китайском цикле» Высоцкого и была написана в привычной для него манере — с откровенной издевкой по адресу «великого кормчего», а также тех людей из ЦК КПК, кто его поддерживал. В песне их двое: молодая супруга Мао, бывшая актриса Цин Цзянь (которую, как пел Высоцкий, Мао «не прочь потискать»), и маршал Линь Бяо.

Мао и перечисленные люди входили в левую группировку, а их противники — в правую (тот же Ля Шаоци, который в песне Высоцкого тоже упоминается). Левые были готовы пойти на сотрудничество с СССР и включение Китая в международное разделение труда в рамках социалистического лагеря, а правые настаивали на противоположном курсе — на дальнейшую конфронтацию с СССР и сотрудничество с капиталистическими странами, чтобы получить от них кредиты и инвестиции. Однако в итоге внутрипартийного противоборства ни один из этих путей выбран не будет, после чего Китай пойдет по пути внешнеполитической изоляции.

2 декабря Высоцкий вновь в Ленинграде, где на «Ленфильме» участвует в записи песни к фильму «Интервенция» («Песня Бродского»). Всего же им было написано к фильму четыре песни: помимо названой это были — «Песня Саньки», «Гром прогремел», «До нашей эры соблюдалось чувство меры».

13 декабря Высоцкий прилетает в Одессу на съемки фильма «Служили два товарища». На следующий день он снимается в эпизоде «на палубе» с Романом Ткачуком. В тот же день улетает в Москву, а спустя сутки снова приезжает в Одессу для продолжения съемок. 16–17 декабря Высоцкий снимается в эпизоде «в порту»: это там поручик Брусенцов пытается пройти на борт теплохода со своим конем Абреком, но коня не пускают. Брусенцов в последний раз целует четвероногого друга и взбегает по трапу на борт судна.

16 декабря Высоцкий подписывает письмо съемочной группы фильма «Интервенция» (23 человека) на имя Леонида Брежнева. Это послание появилось после того, как руководство Госкино обвинило фильм в серьезных иделогических просчетах и собралось приостановить его съемки. Отметим, что одновременно с этим был положен на «полку» другой фильм — «Комиссар» Александра Аскольдова. По сути это был первый советский фильм на еврейскую тему за последние 30 лет. Его запустили в производство два года назад еще на волне инерции от хрущевской «оттепели», рассчитывая, что сумеют довести его до широкого экрана. Его бы и довели, если бы не арабо-израильская война июня 67- го, после которой державники начали очередное наступление на либералов. В итоге «Комиссара» упрятали подальше от глаз людских, и туда же должна была отправиться и «Интервенция», которую также называли «еврейским фильмом» за ее авангардистские решения в духе приснопамятной «мейерхольдовщины». Однако авторы картины, даже несмотря на печальную судьбу «Комиссара», не теряли надежды спасти свое детище и написали то самое коллективное письмо Брежневу. Приведу лишь несколько отрывков из него:

«Мы, артисты разных поколений, разных театров, объединенные работой по созданию фильма „Величие и падение дома Ксидиас“ (киностудия „Ленфильм“), убедительно просим Вашего личного вмешательства в определение судьбы нашей работы.

Над работой, в которую вложено огромное количество творческой энергии и государственнх средств, нависла серьезная опасность. По воле людей недальновидных могут свестись к нулю напряженные усилия большого количества творческих работников…

Фильму предъявлен ряд обвинений, которые, на наш взгляд, являются тенденциозными и необоснованными. Главные и основные из них:

а) Революционные идеи дискредитируются гротесковой, буффонадной формой их подачи;

б) Революционные идеи показаны с развлекательных позиций обывателей.

С подобными обвинениями мы категорически согласиться не можем и полагаем таковые для себя оскорбительными.

Мы считаем своим гражданским долгом советских артистов еще раз заявить, что подавляющее большинство фильмов на революционно-историческую тему проваливаются в прокате. Это происходит по причине их скучной, непривлекательной, стереотипной художественной формы.

Но авторы подобных произведений довольно успешно прикрываются щитом социалистического реализма, не подозревая, что во время непримиримой идеологической борьбы их «стандарты» работают на руку идеологическим врагам, нанося удар самому направлению социалистического реализма.

Как советским гражданам и художникам, нам больно видеть пустые залы, где демонстрируются фильмы, изображающие дорогие для всех нас события…

Мы хотели, чтобы на наш фильм пришел массовый зритель, и мы решили возродить в своей работе принципы и приемы, рожденные революционным искусством первых лет Советской власти, которое само по себе уходило глубочайшими корнями в народные, балаганные, площадные представления…

Образы революционеров решены, в соответствии с гротесковым решением отрицательных персонажей, в условно-романтическом ключе, а центральный образ большевика Воронова — в героико- романтическом плане…

Леонид Ильич! Мы не утруждали бы Вас своим письмом, если бы не гордились результатами нашего труда, если бы не считали свое произведение гораздо полнее отвечающим художественным принципам