(куратору культуры) Петру Демичеву. В своем послании артист заявил следующее:
«Уважаемый Петр Нилович! В последнее время я стал объектом недружелюбного внимания прессы и Министерства культуры РСФСР (в этом учреждении были наиболее сильны позиции „русской партии“.
Вы, вероятно, знаете, что в стране проще отыскать магнитофон, на котором звучат мои песни, чем тот, на котором их нет. Девять лет я прошу об одном: дать мне возможность живого общения со зрителями, отобрать песни для концерта, согласовать программу.
Почему я поставлен в положение, при котором мое граждански ответственное творчество поставлено в род самодеятельности? Я отвечаю за свое творчество перед страной, которая слушает мои песни, несмотря на то, что их не пропагандируют ни радио, ни телевидение, ни концертные организации.
Я хочу поставить свой талант на службу пропаганде идей нашего общества, имея такую популярность. Странно, что об этом забочусь я один… Я хочу только одного — быть поэтом и артистом для народа, который я люблю, для людей, чью боль и радость я, кажется, в состоянии выразить, в согласии с идеями, которые организуют наше общество…»
Сей документ по сути был образцом двоемыслия: ведь Высоцкий был осведомлен о том, что наверху прекрасно знают, что большинство его песен содержат в себе неугодный властям подтекст. Причем как политический, так и социальный. Не дураки сидели в высоких кабинетах, поэтому понимали, о чем пелось в таких песнях, как: «Переворот в мозгах из края в край…» (про «советский Ад»), «Честь шахматной короны» (в ней Фишер сражался со жлобской советской властью), «Баллада о гипсе» (в ней Высоцкий обвинял ту же власть-самосвал в том, что она раздробила его на кусочки и заковала в гипс) «Жертва телевидения» (в ней продержавное советское ТВ объявлялось «глупым ящиком для идиота»), «Песня автозавистника» (в ней воздавалась хвала частному собственнику и высмеивался советский жлоб, кто против него восставал), «Чужая колея» (под этой «колеей» понималось официальное советское искусство, в котором таким артистам, как Высоцкий, было неуютно) и т. д. и т. п. Зачем Высоцкому нужно было «ломать дурочку» в ситуации, когда обе стороны все прекрасно понимали, непонятно.
Вообще интересно поразмышлять, как он себе представлял сам процесс отбора песен для официально узаконенных концертов. Что, туда вошли бы исключительно безобидные песни вроде альпинистских или кое-что из военных, а все остальные остались бы за бортом, поскольку все понимающая власть наверняка бы их не залитовала (то есть запретила бы включать их в концертные программы)? И куда бы он их дел? Стал бы исполнять на квартирных концертах, которые потом тиражировались бы по всей стране на магнитофонных лентах? То есть опять двойная жизнь? Но главное, перестал бы Высоцкий после этого писать такие «забортовые» песни? Если да, то тогда бы он кончился как ВЫСОЦКИЙ. Ему это было надо — быть посаженым, как он сам пел, «на литую цепь почета»? Естественно, нет. Тогда зачем весь этот спектакль с письмом Демичеву? Может быть, для того чтобы дурить власть уже не тайно, а напоказ?
Сила Высоцкого-певца в том и заключалась, что он пребывал в статусе полузапрещенного исполнителя. Именно это, повторимся, стимулировало его талант и привлекало к нему повышенное внимание многомиллионной аудитории. Честное слово, если бы я в 70-е годы имел возможность лицезреть Высоцкого почти в каждом телевизионном концерте (от «Утренней почты» до «Голубого огонька»), точь-в-точь как Иосифа Кобзона, я бы утратил к нему тот особенный интерес, который он всегда вызывал. Он бы превратился для меня «в одного из». Мне (как и миллионам других людей) нравилось играть в эти «полуподпольные игры»: доставать через третьи руки «запиленные» кассеты с концертами Высоцкого и слушать их, осознавая, что я приобщаюсь к чему-то запретному. И Высоцкий должен был руками и ногами держатся за свое положение, даже невзирая на то, что оно очень часто приносило ему неудобства. В конце концов, эти неудобства приносили ему дополнительные дивиденды в таком деле, как завоевание новых симпатий у многомиллионной аудитории слушателей.
Повторюсь, гонения на Высоцкого прямо вытекали из того противостояния, которое имело место быть между провластными советскими элитами. Например, тот же Демичев прекрасно знал, кто «крышует» Высоцкого — Андропов и К, которые симпатизировали либеральной интеллигенции, в основном еврейского происхождения. Эта часть элиты считала себя прогрессисткой и выступала за более широкую (в чем-то даже радикальную) демократизацию советского общества. Демичев относился к «русской партии», которая, в отличие от «еврейской», стояла на более умеренных, во многом консервативных (охранительных) позициях и относилась к радикализму либералов с большой опаской. Демичев наверняка понимал, что полузапрещенное положение Высоцкого курируется либеральной стороной и рад бы его разрушить, дабы значительно понизить порог популярности певца, но сделать это был не в силах, поскольку на это не было соизволения третейской стороны (то есть центристов во главе с Брежневым), которая надзирала над схваткой либералов и державников. В итоге письмо Высоцкого ничего радикального в его судьбу не внесло, по сути оставив все как есть. И тут же на свет родилась очередная поротестная нетленка артиста (в противном случае она бы вряд ли появилась):
Жизнь тем временем продолжается. В субботний день 23 июня Театр на Таганке давал выездной спектакль «Павшие и живые» в Доме культуры завода «Серп и молот». Валерий Золотухин принес с собой свежий номер журнала «Юность» (№ 6), в котором была напечатана его повесть «На Исток- речушку, к детству моему», и показал коллегам. Однако не все одинаково восторженно отнеслись к этой публикации. Вот как он сам описывает их реакцию:
«Кто-то: Говорят, хороший роман Бориса Васильева… (В этом же номере был напечатан его роман „Не стреляйте в белых лебедей“.
Толя (А. Васильев — актер «Таганки».
Валера: Как это ты так сразу, ты почитай сначала…
Толя: Да что там? Про тебя все известно.
И это без юмора, зло, неприятно. Мне захотелось плакать даже. Обидно.
А Высоцкий подпрыгнул аж:
— Смотрите… с кем работаете!
Севка Абдулов читал тут же:
— Несмотря на злобные выпады твоих товарищей, несмотря на то, что они пытались помешать мне, я получил колоссальное удовольствие, спасибо.
Разные люди по-разному реагируют…»
Кстати, этот номер «Юности» Золотухин подарил Высоцкому и надписал его так: «Я горжусь, что твои гениальные песни вот таким образом аккумулировались в моей башке. „Рвусь из сил и из всех сухожилий…“ Рвут кони вены и сухожилия свои… Я верю, „уж близко, близко время“, когда я буду держать в руках книжку твоих стихов и я буду такой же счастливый, как сейчас…»
Последнее пожелание не сбудется: при жизни Высоцкого у него на родине не выйдет ни одной книжки его стихов. А он так мечтал об этом, даже обхаживал разных поэтов (того же Вознесенского, как мы помним), чтобы они помогли ему напечатать поэтический сборник. Но все тщетно. А все потому, что для власти каждый протестант должен был заниматься своим делом: Вознесенский влиять на массы с помощью своей печатной и устной (декламационной) поэзии, а Высоцкий — песнями, поскольку, напечатанные на
