В субботу, 1 января 1972 года, Высоцкий сыграл в дневном спектакле «Антимиры», после чего вместе с Мариной Влади отправился в гости к Валерию Золотухину. Несмотря на то что визит был неожиданным, однако хозяин с супругой, актрисой Ниной Шацкой, не растерялись — выставили на стол водку, банку икры, другие закуски. Сидели несколько часов. Говорили о разном, в том числе и о многострадальном спектакле Театра на Таганке «Живой», где Золотухин играл главную роль — Кузькина и который в те дни в очередной раз должен был сдаваться высокому начальству — чиновникам из Министерства культуры. Влади больше всех восторгалась игрой Золотухина, Высоцкий даже рассказал за столом, что на последней репетиции она плакала — так ее потрясла эта роль.

Между тем это было не последнее потрясение Влади в этом доме. В конце ужина Золотухин поставил на магнитофон кассету, где звучали песни в его исполнении. Одна из них — «Не одна во поле…» — произвела на французскую подданную неизгладимое впечатление. Она стала просить отдать ей эту кассету, с тем чтобы показать ее в Париже одному известному композитору. Золотухин сопротивляться не стал, за что на следующий день заработал от жены упрек: мол, как ты быстро согласился отдать пленку, даже подумать не успел. На что именитый супруг резонно ответил: «А чего мне думать? Пусть слушают французы, как поет русский мужик…»

3 января в Театре на Таганке состоялся очередной прогон спектакля «Живой», на который собрались два десятка человек, в том числе и союзный министр культуры Екатерина Фурцева. После спектакля в кабинете главрежа театра Юрия Любимова состоялось горячее обсуждение увиденного. Большинство собравшихся высказались за то, чтобы спектакль наконец появился в репертуаре театра, даже Фурцева в своей речи отметила, что по сравнению с предыдущим разом (месяц назад) эта версия выглядит приемлемо. Пользуясь моментом, министр не преминула коснуться и присутствующего на обсуждении Высоцкого:

— Недавно слушала пленку с записями его песен. Много такого, от чего уши вянут, но есть и прекрасные песни. Например, «Штрафные батальоны» и еще некоторые…

Этот прогон был явно следствием каких-то движений «верхов» навстречу «Таганке». Вполне вероятно, что свою лепту в этот процесс внесла и недавняя свадьба одного из таганковцев на дочери самого Дмитрия Полянского — члена Политбюро и одного из сторонников «русской партии». С этого момента этот человек станет симпатизантом «Таганки». Дело дойдет до того, что однажды он заявится в театр вместе со своей женой и… целым набором деликатесов, куда будут входить не только фрукты (и это в разгар зимы), но и дефицитный бальзам «Рижский». Все это будет съедено и выпито в кабинете Любимова в знак примирения и уважения к позиции театра.

Возвращаясь к спектаклю «Живой», отметим, что приход Фурцевой хоть и вселил очередную надежду в таганковцев, однако длилась она недолго. Милость верхов достаточно быстро сменится на обратное чувство, и решение о выпуске спектакля будет вновь отложено до лучших времен. Наступят они не скоро — в самом конце 80-х.

Но вернемся в начало 72-го.

7 февраля Высоцкий дал домашний концерт на квартире К. Мустафиди.

11 января он выступил в Институте медико-биологических проблем. На следующий день был задействован в ночном показе «Антимиров» (22.00).

В те же дни он отправился на несколько дней в Дом творчества кинематографистов в Болшево, где собирался отдохнуть и заодно поработать над сценарием к детективу, который они писали вместе с режиссером Станиславом Говорухиным. Однако вместо детектива Высоцкий написал очередную нетленку — двухсерийную песню «Честь шахматной короны». Вот как об этом вспоминает сам С. Говорухин:

«Мы жили в Болшеве, пытались сочинить детектив. Сюжет шел плохо и вскоре застрял окончательно. Запутались мы на „кранцах“ — сюжет был морским. Я, считавший себя знатоком морского дела, уверял насчет „кранцев“ одно, Володя — другое. Мы поссорились…

Плюнули мы на сценарий — каждый занялся своим делом: я катался на лыжах, а он с утра садился за бумагу. На столе — пачка «Винстона», его любимых сигарет, — и писал. В этом заключался весь его отдых. Причем он не разрешал мне даже открывать форточку — очень боялся простудить голос. Спустя некоторое время Володя буркнул:

— Расскажи мне про шахматы.

«Ага, — подумал я, — скоро появится песня про мои любимые шахматы»…

Я стал объяснять: игра начинается с дебюта… начала бывают разные… например, королевский гамбит, староиндийская защита… Володя в шахматы не играл. Чтобы предостеречь его от ошибок в будущей песне, я рассказал, что любители в отличие от профессионалов называют ладью турой, слона — офицером…

— Хватит! — сказал Володя. — Этого достаточно.

Я обиделся — с таким шахматным багажом приступать к песне о шахматах?

Он замолк на полтора дня, что-то писал мелкими круглыми буквами, брал гитару, пощипывал струны. Именно так — не подбирал мелодию, а как бы просто пощипывал струны, глядя куда-то в одну точку. На второй день к вечеру песня была готова. Она называлась «Честь шахматной короны». Она меня поначалу разочаровала. Не знаю уж чего я ожидал, помню, даже обиделся за шахматы…

Через неделю мы сели с Володей в поезд. Я ехал в Одессу, он — в Киев. У него там были два концерта. Конечно же, я задержался в Киеве и пошел с ним на концерт. На нем он впервые решил попробовать на публике «Шахматную корону». Что творилось с публикой! Люди корчились от смеха — и я вместе с ними, — сползали со стульев на пол.

Смешное нельзя показывать одному человеку, смешное надо проверять на большой и дружелюбно настроенной аудитории. После истории с «Шахматной короной» я это хорошо понял…»

Скажу честно, эта песня и у меня числится в числе одной из любимых. Правда, долгие годы, как и большинство ее слушателей, я не видел в ней никакого подтекста, считая всего лишь удачной шуткой на спортивную тему. Однако подтекст в ней, как практически во всех песнях Высоцкого, конечно же, был. И он сам об этом говорил. Цитирую: «Я читал о себе одно высказывание в книге на Западе, что у меня существует какого-то рода автоцензура. Но чтобы показать вам, что автор ошибался, я вам скажу, что, например, в песне о шахматах якобы я смеюсь над Бобби Фишером, по его мнению. То есть он понял только первый план, то, что на поверхности, а ради чего это написано — не понял совсем…»

Так ради чего Высоцкий написал эту песню? На мой взгляд, ее главная «фига» заключена в следующем. Песня была написана в промежутке между двумя шахматными матчами: Михаил Таль — Михаил Ботвинник (уже состоявшемся) и Борис Спасский — Роберт Фишер (этот матч за звание чемпиона мира должен был пройти в июле 72-го). Высоцкий выбрал последний не случайно: в нем советский шахматист-еврей (Спасский) должен был встретиться с американским, шахматистом-евреем (Фишер), который олицетворял для советской власти идейного врага. Как писала «Комсомольская правда»: «Отвратительный дух наживы несет с собой Фишер… Там, где Фишер, — там деньги выступают на первый план, оттесняя мотивы спорта…»

Симпатии Высоцкого были на стороне обоих — он считал шахматистов жертвами политических игр, а вот главные антипатии были направлены против советской власти. Ее он изобразил тупой — она не смогла найти достойного противника Фишеру и отправила не просто дилетанта, а настоящего жлоба. В песне было четверостишие, которое в окончательный вариант песни не вошло и которое указывает на это:

Задумаемся, почему Высоцкий выкинул этот кусок из песни. Видимо, потому, что он слишком уж явно обнажал его истинные мысли, чего он, как мы помним, не любил, предпочитая более изощренный камуфляж.