Мама оставила достаточно денег на свои похороны. Вот как это у нее получилось: она перезаложила дом. Наверное, у нее были финансовые проблемы. Мне она ничего не говорила. Может, конечно, и говорила, а я был просто пьян и не обратил внимания на ее слова. Она не потратила всех денег, которые получила по залогу, так что после оплаты могилы и надгробия я выплатил остаток банку и переоформил залог на себя. Дэвид Маккарти руководил мной в этом процессе, как будто я некое химическое соединение, которое вот-вот взорвется. И получилось, что я должен выплачивать банку шестьсот в месяц в течение двадцати лет, так что скоро мне понадобится работа. Я попросил Эйлин Парланд порекомендовать меня своим богатым друзьям. Она решила, что я шучу, но мне было не до шуток. Кто еще мог мне помочь? Она сказала, что считала меня слишком честным, не привыкшим брать деньги у богачей. Я сказал, что предпочитаю быть честным с крышей над головой, и вообще от кого еще получать деньги, если не от тех, у кого их слишком много?

Состояние Доусонов-Кортни находилось в полном хаосе. Орды юристов бились за него; Дэвид Маккарти сказал мне с плохо скрываемой радостью, что лет двадцать никто не получит ни пенни, а к тому времени все равно все отойдет юристам. У меня еще оставалось восемнадцать кусков из двадцати, полученных от Барбары Доусон. Я вычел то, что мне должны были за розыск тела Питера, а потом – его убийцы, и остаток отправил курьером Джемме Кортни в Чарнвуд, приложив записку с подробным объяснением всего, что произошло. Она мне позвонила, и мы договорились поддерживать связь. Так всегда говорят кузены.

Томми позвонил мне как-то вечером из Уэльса, он был пьян и сказал, что сегодня вечером вспомнил, куда выбросили арендованную мной машину. Но сейчас снова забыл. Я повесил трубку, но он перезвонил и повторил слово в слово то, что сказал только что, как будто прежнего звонка не было. Я снова нажал на рычаг и снял трубку с аппарата. На следующий день я сообщил, что машину увели с моего двора. То есть сказал правду, хоть и не всю.

Эйлин Парланд полетела в Голвэй, где Шэрон Делани скрывалась у своей сестры Колетт. Оказалось, что в детстве мать Эйлин в период своего краткого увлечения идеями равенства (или это была реакция на то, что Джек Парланд ее бросил), отправила Эйлин на два года в бесплатную школу при монастыре. В ту же самую школу ходила Шэрон спустя пятнадцать лет. Так что у них оказались общие воспитательницы – монахини. И им обеим не хватало домашнего тепла, благодаря чему Десси Делани был реабилитирован, семья получила свою долю в ресторане его брата за пятьдесят кусков, а мне пришла открытка с греческого острова, о котором я никогда не слышал, так что хоть для кого-то вся эта история кончилась хорошо.

Кладбище находится между морем и холмами Уиклоу, если идти по берегу – в трех километрах к югу от Бэйвью. Гроб моего отца опустили в ту же могилу, где лежала мама, над ними насыпали свежий холм и отметили это место деревянным крестом. Я заказал овальный надгробный памятник из грубо обтесаного гранита, и когда он будет готов, крест уберут и поставят этот камень.

Ночь была ясная и холодная, какие бывают на исходе лета. Я выбросил сигарету, вышел от могилы родителей на тропу, спускающуюся от кладбища к морю. Свежий бриз гнал волны по темно-синей воде, пронзительно кричали чайки.

Я шел по берегу к Бэйвью и вспоминал всех своих умерших: Барбару Доусон и Кеннета Кортни, Линду и Питера Доусон, Сеозама Маклайама, Джона Доусона и Джека Дэгга. Маму и папу, Дафну и Имона Лоу. Это было как еженедельная литания, какие читают у алтаря на мессе, священник молится за упокой каждой души, а потом «за всех умерших».

За всех умерших.

Дэгг умер от лейкемии. Он говорил, что у него испорченная кровь. Может быть, все они умерли от этого. Может быть, у всех, кто связан с Фэйган-Виллас, дурная кровь – вплоть до маленькой Барбары, незаконной дочери старого Джорджа Халлигана. Или в их крови была продажность? Или все они были не те, кем старались казаться или кем себя считали.

Но это были еще не все мои умершие.

Я вспомнил, как мы поехали в горы во время отпуска, я, моя жена и дочь. И моя малышка Лили, ее так звали, сунула руку в раму со стеклом и разрезала себе артерию. Я перевязал ей руку повыше раны, разорвав свою рубашку… Я вспомнил, как ее везли в больницу, как у них не оказалось нужной крови для переливания, потому что у Лили была редкая группа. Тогда я попросил проверить, может, моя подойдет, а жена тут же сказала – нет, нечего терять время, не подойдет. Я стал с ней спорить, мы оба кричали, и все вокруг смотрели на нас с испугом.

– Проверьте мою кровь, – просил я, – рискните.

– Она не может подойти, – настаивала жена.

– Да почему же?

– Потому что у нее нулевая группа крови, а у тебя – АВ.

Медсестра, бросив взгляд на жену, вышла из комнаты.

– Я не понимаю, что это значит. Как это? – спрашивал я.

– Это значит, что ты ей не отец, – сказала жена. – Ты ей… не биологический отец, Эд.

Тогда это ничего не значило, главное было спасти жизнь моей девочки, даже если бы я был ее отцом, кровь все равно могла не подойти. Но они не могли разыскать ее биологического отца и не могли достать кровь, которая бы ей годилась. Они попытались перелить ей кровь самого близкого типа, какая у них нашлась, но ничего не вышло. Она уже потеряла слишком много крови, и ее маленькое сердце не справилось. Лили умерла, а мы все не могли в это поверить. Я помню, как мы с женой развеяли ее пепел над океаном в Санта-Монике и как в своем горе, беспомощности, отчаянии мы не могли оставаться вместе, не могли даже смотреть в глаза друг другу, и вот с тех пор, что бы я ни делал, ничто не имело для меня значения, вплоть до последнего времени.

Я был ее отцом. Кровь – не все.

От прошлого не убежишь. Я двадцать лет прятался в чужой стране, в уверенности, что такое возможно. Но моя уверенность не оправдалась. Твоя кровь может быть дурной, но это твоя кровь. Твое прошлое всегда будет с тобой, и чем дольше ты о нем не вспоминаешь, тем неожиданнее будет встреча с ним. Я прятался от своего прошлого слишком долго.

Я вскарабкался вверх по склону утеса, цепляясь за траву и кусты, прямо до опушки старого сосняка. Передо мной лежал Дублин, он ждал меня. Я видел, как в темноте загораются цепочки уличных фонарей.

Я видел большую гавань Сифилда, выстроенную из гранитных плит, взятых из старого карьера на Каслхилле. А между Сифилдом и Каслхиллом находился Куорри-Филдс.

Я повернулся спиной к ветру и стал спускаться с холма, в сторону дома.