поэтому тех, кому удавалось сколотить себе небольшой капиталец, уважали и презирали одновременно.

– Должна вам сказать, что все деньги, которые у меня есть, я вложила в одобренные церковью фонды. И большую часть прибыли – раз уж за обучение мальчиков платят – большую часть доходов мы вкладываем в благотворительность.

Итак, несмотря на утверждение, что Джек Парланд сколотил состояние честным путем, его дочь чувствует потребность отдавать большую часть денег и отмывать остальное. И считает необходимым поведать обо всем этом мне. И очистить своего умершего мужа от обвинений, которые висят, по мнению многих, на ее отце.

Эйлин Уильямсон уткнулась взглядом в стол.

– Полагаю, вы считаете странным, что жена склонна скорее верить тому, что муж употреблял героин, чем тому, что он брал взятки? – спокойно спросила она.

– Я думаю, что понимаю вас.

– Но не одобряете?

– Это не мое дело, миссис Уильямсон. Понять не всегда просто, не так ли?

– Важно быть готовым верить людям, мистер Лоу.

– И в то же время не верить слишком сильно. Они ведь всего лишь люди.

Она дотронулась до распятия на груди.

– Вы не религиозны, мистер Лоу.

– Не сейчас. Но если бы мне нужно было верить во что-то, я бы верил в Бога.

– Да, полагаю, это основа.

– В конце концов, Он не может огорчать вас, если не существует.

Эйлин покачала головой и посмотрела в сторону, потом на меня – так, как будто видит меня в первый раз. И резко переключилась на практическую сторону дела.

– Вам понадобится вот это, – сказала она и бросила мне через стол связку ключей. – Это ключи от квартиры Джозефа.

– Он не жил здесь?

– Конечно, жил. Но ему также нужно было жилье поближе к совету. Поэтому я купила ему квартиру в одном из домов на Виктория-Террас. Там уже побывали полицейские, но я не уверена, что они что-нибудь нашли. Если они хотя бы знали, что искать!

– Ваш муж когда-нибудь упоминал про Питера Доусона?

– Он говорил о «Доусон Констракшн».

– Он не любил их.

– Джозеф был против строителей. Он их в принципе не любил.

– Но где же тогда жить людям?

– Все так думают. Джозеф был идеалистом. Он хотел, чтобы все, что строят, было красиво. И боролся за свои принципы. Он был очень упрямым.

Она выстраивала для него мавзолей. Я прервал панегирик, чтобы попросить чек. Ей не понравилась цена, и она попыталась ее снизить. Я не поддавался, и в конце концов она уступила. Богатые все одинаковы.

– И последнее, – сказал я. – Если я правильно понимаю, ваш отец является владельцем газеты?

– Он контролирует половину периодических изданий в стране, – ответила она не без гордости.

– Тогда мне непонятно: неужели вы не можете попросить его попридержать редакторов, замять эту историю?

– Джек Парланд никогда не затыкал людям рты.

– Даже с целью защиты своей семьи?

– Особенно с целью защиты своей семьи. Я одна из семи детей осталась жить в этой стране, остальные не смогли быть рядом с ним. Кроме того, ему не нравился Джозеф. На самом деле, он так и не простил мне этого замужества. Предполагалось, что я навсегда останусь рядом с отцом. Любимая папина дочка.

Губы ее искривились в тонкой улыбке, бледные щеки порозовели, голубые глаза заблестели от наплыва сильных чувств, которые я не мог до конца понять: что-то между стыдом и гордостью, злостью и горем.

Выйдя на улицу, я позвонил Дэйву Доннли.

– Что тебе нужно, Эд?

– На данный момент банковские сведения о Питере и список его телефонных звонков.

– Считай, что они у тебя есть.

– И что сможешь достать по результатам экспертиз.

– Я постараюсь. Меня туда больше не допускают, но… у меня есть свои каналы.

– Инспектор Рид…

– Инспектор Рид играет в политику со старшим офицером Кэйси. Рид не станет влезать в неприятности.

– Объясни мне кое-что, Дэйв. Томми Оуэнс сказал, что Толстяк Халлиган отдал ему пистолет уже после того, как были использованы две пули. Это ведь бросает тень на Халлиганов?

– Кэйси сделает все, чтобы не втягивать Доусонов и Халлиганов в одно дело. К тому же пистолет очень кстати исчез.

– Пистолет – что? «Глок-17»?

– Где-то в недрах Технического бюро в Финикс-парке. Баллисты поработали с ним, положили в мешок и приклеили бирку. А потом он как в воду канул.

Повисла долгая пауза. Наконец Дэйв заговорил хриплым, гортанным голосом:

– Я не могу просто закрыть на это глаза, Эд. Если я так поступлю… значит, я такой же плохой, как они.

– Только шевельнись, и ты покойник!

Прошло много лет с тех пор, как кто-то впервые приставил ко мне нож, в те времена это было совсем не смешно. И сейчас оказалось не до смеха. Я только вошел в квартиру Джозефа Уильямсона и закрыл за собой дверь, как почувствовал острие холодного лезвия на горле слева.

– Какого черта?

Грубый, гнусавый голос с дублинским акцентом. Я не ответил.

– Проглотил язык, что ли? Какого черта ты здесь делаешь, приятель?

Он стоял слева от меня, у стены. Вытянутая рука с ножом подрагивала. Зазубренное острие уже впилось мне в кадык и проехалось по подбородку. Я почувствовал, как кровь капает на ключицу. На двери висели плащи, и я прислонился к ним затылком.

– Собираешься мне отвечать? Или предпочитаешь залить красненьким свою беленькую рубашку?

Голос был почти истерический. Он рассмеялся, и его смех напоминал скрежет сверла по металлу. Я быстро взглянул на него: темно-синий спортивный костюм, короткие сальные волосы и серая кожа. Он отпрянул назад, как будто испугался, но потом снова наставил на меня лезвие. Рука у него была выпрямлена. Я снова прильнул к плащам, и, когда лезвие в очередной раз сверкнуло у меня перед глазами, схватил парня за запястье и локоть и изо всех сил ударил о тяжелый латунный крючок для одежды. Он вскрикнул и попытался воткнуть в меня нож, но я увернулся вправо, крутанул ему руку и снова ударил ее о крюк. Раздался треск, словно сломалось дерево, потом послышался еще один вопль, и нож покатился по полу. Я бросился за ним, схватил и повернулся, чтобы посмотреть, как поживает его хозяин. Я думал, что крюк от такого натиска развалился, но он еще прочно висел на старой двери. Трещали кости, а не крючок с дверью. Парень сполз на пол, поддерживая правую руку левой, и завыл от боли. Я не помнил, какие кости были лучевыми, а какие локтевыми, но обломок одной из них торчал у него из рваной раны.