— Мы прибудем в английское консульство в Тайбэе.

— Будем ждать вас, господа.

Японцы еще раз поклонились. На что и монахи вежливо отвесили поклон. Родовые самураи с достоинством старых уважаемых воинов развернулись и степенно потопали в обратном направлении.

Вечером, ближе к двадцати часам, Рус зашел в ресторан. Заказал салат и апельсиновый сок. Столик, за который он присел, был расположен у дальнего угла, и зал с этого места просматривался полностью. Монах потихоньку приглядывался к посетителям, стараясь определить из массы отдыхающих, напряженных, настороженных или слишком хамоватых пассажиров. Этот ресторан был дорогой, элитный. Зная приверженность всякой мелкой сволочи шиковать на командировочные, здесь, когда они под хмельным бодуном, легче их было вычислить. Месье Боднар, конечно, ценной информацией сделал полезное дело: но и открывать ему свои планы поэтапной нейтрализации противника еще пока было неразумно. Логика подсказывала, что прекрасная информированность француза исходила не только от мистера Маккинроя, но и от того, что месье сам мог иметь какое-то касательство к этим «эскадронам». И в этом случае можно было трояко подходить к французу: доверять, не доверять, использовать в той степени, пока от него исходит полезная информация. Если месье на стороне мистера Маккинроя, а в это можно верить, хотя не исключено, что и здесь торчит костлявая рука Динстона, то… Рус уже запутался в количестве участвующих лиц, и ему снова приходилось вспоминать: кто за кого, какую роль, где и с кем. Короче, — продолжал не торопясь размышлять монах, заказав еще сока и чего-нибудь легкого поесть, — гибель части людей должна вызвать большой переполох в одной бригаде и в другой. Если месье на стороне одной из них, то он в любом случае, нехотя, но раскроется. Но и здесь, в любом случае, он будет подозревать монаха. В пределах суток-других время есть. Ведь тех людей нет. Просто нет. Где они? Смыло за борт? В ближайшее время никто не ответит. Никаких концов. Француз может раскрыть себя даже в разговоре, в искренности своего взгляда. Но сейчас Рус уже подумывал: раз противников столько много на корабле, есть возможность натравить их друг на друга. Полицейских осталось девять человек, и если каким-то образом им станет известно, что их коллеги погибли от рук некоей банды, нелегально присутствующей на корабле, то вполне возможна кровавая трагедия в стиле американских вестернов. Можно было в каюте полицейских оставить пистолет немцев, но это было бы слишком банально.

Их опытные командиры не поспешили бы торопиться в выводах. Размышляя, они построят много версий. Тем более, что им известно, что сам Рус где-то на корабле. Знают местонахождение раненого. Но из-за простоты слежения за одной фигурой оставили в покое другую. Третьи сутки и пока все до удивления тихо. Настороженно, но тихо.

Доносилась тихая приятная мелодия. Зал постепенно заполняло культурное, изысканное общество. Пассажиры мило ворковали за своими столиками. Запахи ароматнейших яств будили волчий аппетит.

Рус взялся за стакан. Его глаза, пространно глядящие вникуда, остановились на вульгарно-красивой молодой азиаточке с утонченными светскими манерами. Она позиционно скромно восседала напротив и еще скромнее смотрела перед монахом, притупив свой томный взор из-под длинных черных ресниц. А-ах… Ухоженное театральное личико с опущенными веками поразило Руса своим редким совершенством. Он ранее никогда не интересовался женщинами. Но, когда реальная явь приблизила особь поразительных линий на расстояние дыхания увидел одно из редких божественных совершенств, которое к тому же было умело подчеркнуто и усилено опытной рукой художника-косметолога. Такой эталон индивидуально выраженной красоты не мог не разбудить одинокую аскетическую натуру монаха.

От иногда вздрагивающих ресниц и скрытого взгляда в его сторону у монаха трепетным теплом забродило внутри. И, даже, захмелело. Где-то в неизвестных глубинах души разгорался родной огонек нежности и детства.

Стакан с соком застыл в руках. Рус смотрел куда-то неопределенно далеко сквозь эту молодую особу. Ее подчеркнутое совершенство сравнивалось в нем с неотразимым видением яркого ночного звездного неба в своей ликующей гармонии интима и зова души. Золотые жемчужинки в волосах девы так искристо переливались и так ярко подчеркивали прелесть маленьких алых губ, что все вокруг уходило в отдаление, и только эта божественная фигура прекрасной феи вспыхивала внутренним нежным сиянием под тихую лирическую мелодию одинокой скрипки. В аскетическо-философском уме монаха начало кристаллизовываться понятие объемной земной и вселенской красоты. Он совсем забылся в своем очаровании подаренных минут, в немом восхищении виденного, когда более внутренним чутьем, чем внешним почуял легкое шелестенье платья. Монах очнулся. Вернулся в свое тревожное бытие. Повернул голову. Это подходила Дина. Ее простое девичье великолепие вновь резко вернуло Руса в состояние внутреннего восхищения. Как были далеко различны эти две девы в своем очаровании и как они были родственны по своему женскому назначению индивидуальной красоты. У Дины, еще ребенка, кроме приюта ничего не видевшей и не знавшей, вечно нянчившейся с малыми детьми, а сейчас с раненым монахом, ее внешняя красота всегда скрадывалась заботами и тяжелым бытом. Только внутреннее свечение, сияние ее стеснительных глаз сохраняло внешнее очарование и какую-то неземную материнскую нежность. Рус вспомнил, что он просил девушку подойти в ресторан немного позже его. А еще до этого она просила денег, чтобы прикупить какой-нибудь наряд для посещения ресторана.

Долларов хватало, и он дал ей довольно значительную сумму. Как она, этот еще ребенок, не знакомый с волшебным искусством наведения красоты, смогла так подобрать себе наряды и так эффектно выглядеть без дополнительных дорогих украшений, которые имела прекрасная фея напротив. Детское, наивное очарование Дины не уступало по силе воздействия на чувства классической красоте бесподобной китаянки. А большие, любопытные глаза делали Дину такой индивидуально неподражаемой, что можно было засомневаться в реальности ее существа.

Но, когда темные глаза незнакомки метнули недобрый блеск в сторону девушки, Рус понял, что жестокая действительность продолжает ступать по линии его судьбы. Хотя, что его судьба? К ней он привык. Молодое, наивное существо по имени Дина было более подвержено ударам судьбы. И эти чужие восхитительные глаза с черной искрой злобы на ресницах подсказывали, что юной девушке могут перепасть события и более трагические, чем уже давно физически и духовно окрепшему Русу. Он решил, что в Кейптауне отправит Дину обратно, чтобы не подвергать ее тем опасностям, которые сам испытал на своем пути. Это его жизнь, и по ней он должен идти один. Втягивать такие хрупкие создания он не имел право и внутренне сам боялся, чтобы с ней чего-нибудь не произошло.

Такие земные редкости, как она, должны приносить совсем другое счастье людям.

Дина присела рядом. Незнакомка надменно выпрямила голову, пытливо посмотрела на Руса. Но Рус совсем не знал, что нужно этой красотке, и простовато ждал, что она может у него спросить. Выждав время и поняв, что приятель по столику совсем не понимает китаянку: незнакомка возмущенно, но с большой долей светского превосходства встала и, призывно покачивая крутыми бедрами, направилась к выходу из ресторана.

— Кто это? — тихо и удивленно спросила Дина.

Рус, ни о чем не думая, оставаясь под ярким наваждением приятных чувств от обоих, пожал плечами.

— Она злая, — уже резче добавила девушка.

Эти слова наконец вернули монаха к действительности.

— Кто?

Дина посмотрела на Руса, как на человека, разыгрывающего ее.

— Не знаю.

— Всякая красота злая. Потому что красота эгоистична. Ты тоже небесно красивая, но ты земная, женственная, — выговаривал Рус, не понимая, откуда берутся слова и исходят эти мысли, над которыми он никогда не размышлял до этого момента. Но догадывался, что обижает девушку своей холодностью и отрешенностью от нее.

Но Дина от последних слов по-детски зарделась и мило заулыбалась.